Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Первым скрип тележных колес услышал Василий Баннов. Разморенный солнцегревом, он прикорнул.

В эти короткие минуты настороженной дремы привиделся ему удивительный сон. Будто кончилась война. Снова на его земле наступила горячая пора весенней пахоты и сева. Но, оказывается, не могут люди сеять. Попробовали вспахать клин возле Семичинской балки, трактор напоролся на мину, в Приконском нашли целый склад боеприпасов, припрятанный фашистами в степи… Словом, почти всюду людей поджидала притаившаяся в земле смерть. И тут пошли письма, звонки в районный центр, что, мол, ждем минеров. «Кому поручить такое ответственное задание»? — задумался бывший комиссар партизанского отряда, а теперь председатель райкома Осоавиахима Иван Федотович Хорошунов, собрав своих дорогих друзей-товарищей, с которыми не так давно громил оккупантов в этих самых местах, а ныне подчиненных ему инструкторов. В том, что они снова оказались все вместе, ничего удивительного не было. Договорились еще там, в Базовой балке, если выживут — не расстанутся. Оказалось, что большинство вернулось домой. А уговор фронтовиков дороже всяких денег. Так вот они все и оказались теперь под началом своего замечательного комиссара.

Посмотрел Иван Федотович с грустью на каждого: понимал, что предстоит ему послать кого-то на рискованное дело. Обидно ведь, всю войну протопал, вернулся, а тут, на тебе, случайная мина или бомба. Одновременно с ним испытующе оглядывал своих товарищей и Василий. Знал он, чуял сердцем, что как только Хорошунов доведет взгляд до Романова, тот, не колеблясь, вскочит и потребует, чтобы послали именно его. У него найдется сто самых веских доводов. Чего доброго, уговорит председателя. И, чтобы не ждать такого рокового для себя момента, Василий зыркнул на Людмилу. Та поняла его душевный порыв, слегка кивнула — одобрила. Он заметил, что она давно благосклонно относится к нему. Ну и что из того, что Людмила старше его на целый год и иногда поглядывает на крепкого паренька в сиреневой футболке с чувством превосходства. Это все показуха. Особенно когда возле нее вшивается кто постарше. Но случались же те счастливейшие часы в его жизни, когда Люда уводила надутого как пузырь Василия (и откуда она знала, что ни до, ни после, а именно теперь нужно подойти к нему) на берег Волги, в пустынный и продуваемый насквозь сквер, а в отряде они укрывались от любопытных глаз где-нибудь в ложбинке, за выступом балки, за старым карагачом. Никаких слов про любовь они друг другу не говорили, никаких клятв верности не давали, а сидели, прижавшись друг к другу. Людмила читала ему стихи или рассказывала о Ленинграде, а то просила Василия спеть какую-нибудь казачью песню, которые она обещала после войны записать все-таки и издать целой книжкой, да, может быть, не одной, а двумя-тремя томами. Вот такая она была, радистка Людмила Крылова, такая и осталась: ни разу не намекнула ему про свою любовь, хотя все говорили, что не уехала она в Ленинград из-за него, отчаянного казачка. Его порой подмывало рассказать Крыловой про свои сокровенные чувства, но то ли гордость, то ли глупость, а скорее всего стыд за свои семь классов (чего бы дураку дальше не учиться) перед студенткой педвуза тормозными колодками давили на язык.

И вот теперь Василий понял: если Романов его опередит, никогда Людмила не поверит в красивые слова Баннова. Он быстро поднялся, оправил полы кителя и вышел на середину комнаты.

— Разрешите мне выполнить это задание.

В голосе Василия была не просьба, а скорее требование. К счастью, Хорошунов (умный мужик) все понял и молча пожал его руку.

Все складывалось как нельзя лучше. Работы по обезвреживанию полей подходили к концу. Остались земли бывшей киселевской отары. Сюда пожелали приехать все бывшие партизаны. И сколько ни отговаривал их Василий, ветераны были непреклонны. Они прибыли в балку на рассвете, когда в степи оглушительно тихо. И в этой тишине Василий вдруг различил где-то за стеной кошары то ли шелест, то ли скрип. Он понял, что это заработал механизм мины или бомбы замедленного действия. А они, его друзья-товарищи, ничего не видят и не слышат. Он хочет крикнуть им об опасности, но страх не за себя, за них — задушил звуки в его горле…

Баннов открыл тяжелые веки. Его товарищи, пригретые солнцем, дремали. Он глянул на землю, и сердце его глухо и часто застучало: к скирде подъезжало четыре подводы. Фуражиры, громко переговариваясь, решили остановиться возле ближней.