Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

— Да ты пойми, мать, — говорил он самозабвенно в такие минуты. — Какое ответственное поручение дала мне партия: быть. ее глазами в весовом деле, чтоб ни обвеса, ни перевеса. Потому как социализм — это учет.

То было давно. А сегодня… После обеда вызвали его в райком партии, и там первый секретарь, выйдя из-за стола и пожимая тяжелую, как кувалда, руку Романова, с затаенным волнением сказал, что вся надежда на него, бывшего красного партизана, конника-буденновца, старого партийца. Словно собирался райком командировать своего учетного не в соседний колхоз возглавить партийную организацию, а в какое-нибудь тридевятое государство занять должность политического комиссара всех революционных полков.

Ну, пусть посудит она, пусть дети посудят, разве мог он отказаться от такого ответственного поручения?

— Ах, отец, отец, — только и сказала на этот раз Анна Максимовна.

Она спешнее обычного налила борщ в алюминиевую миску, пододвинула мужу тарелку с хлебом и, усадив на колени младшенькую Лидушку, с сожалением взглянула на старших — Тамару, Валентину, Мишу. Ее взгляд как бы приглашал их не оставаться безучастными свидетелями, а вступить в разговор, занять позицию матери, подсказать отцу, что пора ему остепениться. Разве шутка, через три года шестьдесят стукнет. Только-только жить начали. И на тебе, все бросай, поезжай в хутор. Другие-то знакомые из села в город норовят, а тут наоборот. Так всю жизнь.

Всю жизнь… Она смотрит на большие руки мужа, бережно несущие ложку и хлеб ко рту, на крутые челюсти, на все еще пышные усы, двигающиеся вместе со скулами, на подбитый серебром уб, решительно нависший над высоким лбом, и почему-то с нежностью начинает вспоминать, где и как она обнаружила у мужа первую седую прядку, первую глубокую бороздку под глазами. Эти первые приметы старости как будто предупреждали: остановись, передохни. Но Зиновий Афиногенович не замечал собственной осени. И она не хотела замечать, поэтому однажды попросила:

— Ты бы хоть подкрасил виски.

Он хмыкнул и упрекнул ее:

— Что же ты хочешь у меня такую красоту отобрать.

Она пригляделась пристальнее: верно, краше прежнего стал ее Зиновий.

И после этого всякую новую примету осени на его лице они встречали как праздник весны. Главное, заметила Анна Максимовна, душой он не изменился. Силушки в нем не поубавилось. За эту молодость духа неизбывно любила она своего казака.

Завтра на железной дороге он получит расчет и выедет в село. Там вечером состоится собрание коммунистов. Медлить нельзя ни минуты. Сев затянули. Тракторы плохо подготовили к весенне-полевой кампании. Может, орудуют там подкулачники, которых они выселяли в тридцатом году в Сибирь. Сегодня кое-кто из них вернулся. Документы у них чистые, а вот насчет совести — надо проверить. Иначе чем объяснить, что передовой колхоз «Красный партизан» оказался в хвосте по всем статьям.

— Ты горячку-то не пори, отец, — наставляла его как малого Анна Максимовна. — Разберись сперва, а потом уж принимай решение.

— Будь спокойна, мать, — заверил ее Зиновий. — Глаз у меня еще вострый, и рука твердая. Если там орудует недобитая контра, я ее выведу на чистую воду. Ну, а если хозяйство запустили по неумению или по нехватке техники, поможем разобраться.

Они стали держать совет: когда лучше забрать семью. Судили, рядили и решили: отец с Мишей уедут завтра, будут потихоньку готовить дом, а мать с девочками останется до окончания экзаменов. Тамара заканчивала седьмой класс, а Валентина — пятый. Конечно, мужчины могли бы забрать с собой меньшую — Лидушку. Но кто за ней там будет ухаживать? Отвезти ее к бабушке? У той и без Романовых внучат полный двор. А Мише очень полезно попить утром парного молока, поесть свеженьких яиц и сметанки. И пусть он там не в конторе сидит, ожидая отца, а больше бывает на свежем воздухе.

Когда солнце ушло за могучие купы дубравы, во двор заглянул давний друг Романовых, бывший командир краснопартизанского отряда Пимен Андреевич Ломакин. Был он старше Зиновия всего на год и тоже выглядел бодро, даже молодцевато. Живые острые глаза, всегда нацеленные на собеседника, тяжеловатый подбородок, большой нос с горбинкой в минуты вдохновения или глубокого раздумья придавали его загорелому лицу черты большого государственного. деятеля. Но в семье Романовых любили его не за монументальность, а за широкую, добрую улыбку. Казалось, никакие житейские, служебные неурядицы и невзгоды не в силах отнять у этого старого буденновца великого жизнелюбия, которым он был, в октябрьские дни семнадцатого года, заряжен как патрон порохом.