Лина Сайфер - Театр мыльных пузырей [litres]

Макс и Руби, поддерживая друг друга, направились к воде и удобно устроились на мягком песке, вытянув ноги, разглядывая искрящуюся воду и неровный след солнца на её поверхности, постоянно колеблющийся. Алые цвета заката, насыщающие небо у самого горизонта, постепенно переходили в более тёмные оттенки и пестрели над головами глубокой синевой с проблесками фиолетовых сполохов.

– Сказочное место, – прошептал Иден, снимая куртку и откидываясь на спину. Почти вся грудь парня была залита кровью, алой, совсем такой же, как заходящее солнце. – Им бы точно понравилось.

– Говарды ещё будут стоять на этом берегу, я уверена. Они придут сюда попрощаться, – промолвила Руби, чувствуя слабость во всём теле и внезапно навалившуюся усталость. Глаза постепенно слипались, сознание желало отключиться, навсегда забрав свою хозяйку.

– Здесь так спокойно, – улыбнулся парень.

– Макс, – прошептала девушка, – мы добрались. Мы сделали это. Мы сделали это ради всех, кто должен был сейчас сидеть здесь, рядом с нами.

– Мы сделали это, Барлоу.

Руби закрыла глаза и с наслаждением отдалась лёгкому ветерку, принёсшему запах волн, лениво треплющему тёмные пряди волос, играющему с ними, переплетая меж собой. Тут же за спиной девушки появились пять теней – худая Арья Говард, сжимающая руку защитника-брата, Кейн Барнс, улыбающийся так, что шрамик под губой слегка растягивался, Дэниел Кроуфорд, который, глядя на ликующие волны, понимал, что жизнь не так уж плоха, и даже Аннетт Бейли, выбравшая другой путь.

Семеро подростков, операция по спасению которых закончилась удачно, отдавали свою боль океану, который принимал ее, заливая брызгами холодной воды остывающий белоснежный песок. И они чувствовали этот момент каждой клеточкой своих измученных тел, смотрели на чудо, созданное самой природой, постепенно успокаивающее их.

По щеке Руби скользнула слеза. Все актёры театра мыльных пузырей должны были стоять здесь. Они заслуживали этого как никто другой.

И, несмотря на всё пережитое, последними лучами озаряющее берег солнце дарило покой и ощущение полной свободы, усыпляющей и такой долгожданной.

Тишина и облегчение.

Барлоу зачерпнула рукой горстку песка и смотрела, как крупные песчинки просачиваются сквозь пальцы, пока на ладони не осталась всего одна, еле различимая.

– Так же и с жизнью, Макс. Мой песок закончился, остался всего один момент. И знаешь, несмотря на всё, через что пришлось пройти всем нам, я могу сказать, что полюбила жизнь. Со всей её несправедливостью, болью и отчаянием. Я полюбила, потому что в ней есть равновесие, хранящее главную тайну. Я довольна всеми моментами. Моими моментами.

Голос сорвался, и девушка глубоко вдохнула.

– Я вдруг поняла, что больше не хочу вдыхать сигаретный дым. Только здесь, сидя на берегу и чувствуя лёгкость ветра, я поняла, что я всё это время не могла свободно дышать, заглушая попытки все новыми порциями дыма.

– Чёрт знает, метафора это или нет, но мне нравится, – хрипло прошептал Макс, резко закашлявшись.

Руби смотрела на воду, чувствуя, как сжимается сердце и трясутся колени – она не могла заставить себя посмотреть в сторону друга.

Серая футболка стояла колом от подсохшей крови, которая не переставала вытекать из раны на животе, забирая с собой все шансы юноши на жизнь.

Его лицо стало ещё бледнее, скулы ещё более острыми и сейчас как-то болезненно пугающе. Ресницы слиплись, бледные губы подрагивали от боли, но в карих с золотыми крапинками глазах всё равно светилось спокойствие и уверенность.

Макс протянул девушке окровавленную руку, и та крепко сжала её, переплетая пальцы.

– Я… Я горжусь нами, Барлоу, – из последних сил прошептал парень, а затем обмяк на песке и расслабил руку, тут же безвольно упавшую.

– Я знаю, – ответила Руби. По её щекам вновь заструились слёзы, но она отчего-то улыбалась, глядя на маленький кусочек светила, выглядывающий из-за линии горизонта, будто провожая двух подростков.

Она взглянула на руку, где оставался шрам с того самого момента, когда долговязый парень полоснул её ножом в тёмном переулке. Шрам, напоминавший о начале и обо всем тернистом пути. Всё же пройденном пути.

– Я люблю тебя, Макс Иден, – шепнула она, обратив затуманенный взор уже почти ничего не видящих глаз к юноше. – Ты должен знать, что умер любимым.

Девушка выпустила руку друга и легла рядом на песок, неотрывно глядя в темнеющее небо. В ней не было былого отчаяния, глупой ноющей боли в сердце, душа перестала рваться на части, и даже ненависть куда-то улетучилась, сменившись облегчением и покоем, укрывшим тело мягким одеялом.