Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

— Тогда считаю наш разговор оконченным. Буду думать, какое взыскание на вас наложить.

…В нашей комнате стояла необычная тишина. Дач лежал на кровати и смотрел на натертый пол; Пауль Кольбе стоял у печки; Шлавинский высунулся из окна, и мне была видна только часть его спины; в мое отсутствие произошла ссора между Руди Эрмишем и толстым Шлавинским. Из-за меня.

Началась эта ссора так. Шлавинский достал из коробки четыре спички, у трех из них отломил кусочки разной длины, потом зажал все спички в руке так, что были видны только головки.

— Ну, парни, тяните по одной! Кто вытянет самую длинную, тот первым понесет еду Беренмейеру на гауптвахту, кто самую короткую — последним!

По привычке Шлавинский ухмыльнулся. Он, видимо, был уверен, что мне дадут не меньше четырех суток ареста. Руди Эрмиш вскипел:

— Интриган! Мы сами виноваты в том, что отпустили его! Но ты, — при этих словах Эрмиш взял Шлавинского за воротник гимнастерки, — ты подстрекал Фреда. Поэтому слушай меня внимательно, дружок: если ты и в дальнейшем не будешь придерживать язык, то я врежу тебе так, что у тебя навсегда отпадет желание острить! — И он с силой потряс Шлавинского.

Я подошел к своей кровати. Никто даже не посмотрел на меня. Через несколько минут Руди перестал ходить вокруг стола и глухо спросил:

— Ну и что?

Я пожал плечами:

— Мне тоже не известно, Руди, что будет.

— Не переживай, — утешил он меня, — все пройдет.

— Все мы совершаем ошибки, Фред. Главное — не повторять их, — добавил Дач.

— Друзья, — сказал я, — не сердитесь, пожалуйста, на меня. Это послужит мне хорошим уроком.

На следующий день на вечерней поверке я стоял перед строем батареи. Капитан Кернер коротко рассказал о моем проступке, но добавил, что я еще молодой и неопытный солдат, жалоб на меня до этого не поступало, так что, учитывая все это, командир батареи решил — тут я закрыл глаза — за самоуправство во время ночных занятий объявить мне выговор.

Я радовался тому, что так дешево отделался, однако мои товарищи по отделению, кроме Шлавинского, который после спора с Руди упорно молчал, одобрили решение нашего командира роты капитана Кернера объявить мне выговор. Петер Хоф, с которым я разговорился на следующий день, сказал:

— А почему он должен был посадить тебя на гауптвахту? Он знает, что для тебя и выговора будет достаточно. Но имей в виду, Фред, если ты еще раз провинишься, я лично побеспокоюсь о том, чтобы тебя лишили возможности работать в школе. Мы не имеем права доверять воспитание детей недисциплинированному товарищу.

На этом, пожалуй, все и кончилось, если бы не унтер-офицер Виденхёфт, который при малейшей возможности начинал упрекать меня, вспоминая мой проступок. Очень часто он заставлял меня сделать ту или другую работу, которой в то время в подразделении было хоть отбавляй. Правда, он ни разу не возражал против моего увольнения в городской отпуск, хотя я каждую неделю старался получить увольнительную и, встретившись где-нибудь в кафе с Руди Эрмишем, выпить с ним в укромном уголке по кружечке пива. Наоборот, унтер-офицер, казалось, специально делал так, чтобы я чаще бывал в городе. Наконец он предложил мне взять полагающийся недельный отпуск, который я один из всего расчета еще не использовал.

Иногда от нашего расчета нужно было выделить солдата для несения патрульной службы, который вместе с офицером и унтер-офицером должен был обойти все населенные пункты, входящие в наш гарнизон, и проверить все пивные. Стоило мне только сказать, что я хотел бы пойти патрулировать, унтер-офицер делал вид, что не замечает меня и не слышит моих слов. Точно так же Виденхёфт вел себя и тогда, когда наш расчет назначали в караул. Он никогда не определял меня на важные посты, как, например, у склада ГСМ или у артиллерийского склада. Одним словом, Виденхёфт не доверял мне. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, я читал в его глазах один и тот же ответ: «Ты, Беренмейер, меня уже не раз подводил. Интересно, когда ты снова меня подведешь?»

Все это мне не правилось, и я изо всех сил старался добросовестно выполнять свои обязанности.

Как раз в это время партийное бюро полка объявило о начале соревнования за звание лучшего батальона, батареи, взвода.

При подведении итогов соревнования учитывали не только подготовку подразделения в целом и оценки солдат по различным дисциплинам, но и общественную работу, спортивные показатели, одним словом, абсолютно все, из чего складывается армейская жизнь.