Шубханги Сваруп - Широты тягот

В качестве отклика на поднявшуюся шумиху правительство решило переименовать ледник. Его новое имя, Кширсагарский ледниковый комплекс, было навеяно туманным эпосом, вышедшим из-под пера некоего поэта-революционера, узника времен Империи. Мифологической мощи космического океана с его царствами и небесными существами должно было хватить для поддержки толпы чиновников, почитающих себя патриотами.

Ране повезло: он очутился в нужном месте в нужное время. У него как раз завершилась смена на индийской базе в Антарктике. Хотя это не означало его профессиональной пригодности для изучения высокогорных ледников, чиновники, ответственные за раздачу грантов, согласились включить его в состав новой научной экспедиции. В знак пиетета перед автором эпоса Рана посвятил свое геодезическое исследование мистической сердцевине Кширсагара. Он назвал свою работу “В поисках Сагар Меру” — царства льда, где глубочайшие расселины и высочайшие пики суть одно и то же.

Чем дольше Рана об этом думал, тем более разнородными казались ему его последние назначения. Антарктика, самая обширная, самая сухая и самая холодная пустыня мира. По сравнению с ней ледники имеют размеры городского квартала. Но на своих шестнадцати тысячах футов Кширсагарский ледниковый комплекс, или, как его еще называли, третий полюс, выше любой вершины в Антарктике. Эта разница в высоте делает их совершенно разными планетами.

Однако именно лето в Антарктике странным образом побудило его искать зимы в ледниках. По дороге на индийскую антарктическую базу Дакшин Ганготри, в баре Крайстчёрча, он познакомился с орнитологом, направляющимся на безвестный островок в Тихом океане. Орнитолог собирался изучать там ведущих ночной образ жизни, разучившихся летать и страдающих ожирением попугаев, которые находились на грани вымирания. Пути двух ученых пересеклись, как пути двух каменных осколков, несущихся в космосе неведомо куда.

Эти попугаи — социофобы, как он сам, пошутил исследователь. Ухаживания среди них наблюдаются редко, и только тогда они не норовят заклевать друг дружку до смерти. Но все сводится к одной-единственной романтической ночи.

Рана задумался об этих птицах, которые предпочитают полету порхание, а долгой привязанности — мимолетные интрижки.

— Видно, уважают свое личное пространство, — сказал он.

— В их случае — остров, — уточнил орнитолог. — А в вашем — континент.

Рана покраснел и отвернулся. Под взглядом нового знакомого ему было не по себе. Нервничать он начал еще раньше, когда орнитолог пригласил его в свой номер в отеле. Рана заметил в этих льдисто-голубых глазах раскрепощенный континент желания.

Рана заснул в его обществе. Очнувшись, он с изумлением обнаружил, что орнитолог даже не задремал — его непоколебимый взгляд приковывал к месту обоих.

Спустя несколько дней Рана стоял на ослепительных антарктических просторах в полном одиночестве, с отмороженными пальцами ног, поцарапанной роговицей и мучительным онемением в сердце. Здесь не за что было ухватиться — ни тени, ни горизонта. Один-единственный взгляд сломил его.

У коллеги Раны на Кширсагарском ледниковом комплексе развился высокогорный отек легких, и его пришлось эвакуировать по воздуху. Потом Рана упал в трещину. Пока он оправлялся от нервного потрясения и залечивал ссадины, двое оставшихся ученых совершили вылазку и угодили под снежную лавину. Хотя дело обошлось без серьезных травм, у обоих происшествие вызвало продолжительный шок.

Отдел исследований и анализа Министерства обороны предложил Ране покинуть базу вместе с остальной группой. Но он отказался. Тот взгляд преследовал его сквозь пространство и время. Он делался более настойчивым всякий раз, когда Рана приближался к ледникам.

Неделю спустя они с офицером Разой сбились с маршрута во время вылазки и поневоле спустились на плато. Найти деревню и потому уцелеть на ничейной земле было чистой удачей.

И вот он вернулся, готовый вновь идти на ледники.

Лежа в “Проекте Дхрува”, Рана прижимает раковину к уху. Это подарок, перешедший от его деда к матери, а теперь к нему. В детстве мало что притягивало его больше, чем эта раковина около маминой подушки. Вместо эффектного шума морского прибоя он всегда слышал только одно — необъятную пустоту. Сейчас эта пустота превратилась в утешение. Слушать ее было все равно что дремать на опустевшей кровати родителей, которая еще хранит их особые ароматы.