Борис Екимов - «Жить хочу…»

И, если подумать, такое — везде.

Петрович уже полвека жил в когда-то заводском доме, который сами и строили всем заводом. Шло время, народ менялся: уезжали да помирали. Но какие-то знакомые оставались. Было с кем побеседовать, душу отвести. Особенно это стало нужно Петровичу после смерти жены. Вдоветь в четырех стенах старому человеку несладко. Сын уехал далеко. Слава богу, дочь — рядом. Но у нее своя жизнь: семья, дети, работа.

Конечно, она по телефону звонит, в выходные приходит. Но главная для старого человека забота ли, отрада — это внуки. Прежде, по будням, Петровичу нужно было водить их на плаванье, шахматы и на танцы. Другое для него поручение — магазины.

Дочь приготовит список, Петрович все закупает, выискивая, где подешевле: на рынках да распродажах. Это было не в тягость пожилому, но крепкому еще мужику, порою — в радость. Особенно — с детворой. Он даже одно время в бассейне плавал вместе с внуком. А внучка Даша учила его танцевать.

Все это было и ушло. Весной школы закрылись и все другое, детское: танцы, бассейн, шахматный клуб. А стариков укоротили: из дома лишь с пропуском можно выйти, на малый срок, в соседнюю аптеку да магазин. Только летом пришло облегченье.

Но что-то уже изменилось: в привычных местах, на дорожках сквера, где прежде было тесновато от народа гуляющего, теперь, даже в часы вечерние, не больно людно. Вроде попрятались и не осмелятся выйти.

Петрович своим давним знакомым на первых порах звонил, приглашая:

— Чего не выходишь? Ведь разрешили…

Одни отвечали уклончиво. Другие резали напрямик: «Мы с женой изолировались. Сидим в квартире и будем сидеть, пока вирус не кончится. Еду заказываем по интернету. К порогу подвозят. Загораем на балконе».

Многие на дачи уехали, пообещав до зимы не возвращаться. Дачи у Петровича не было. Ее продали, когда жена заболела. А одному «изолироваться», со стенами разговаривая да с телевизором, можно с ума сойти.

В соседнем подъезде жил давний, еще по заводу, знакомый — большой говорун. Прежде с ним часто встречались на прогулках и в магазинах. Беседовали, вспоминая былое и сокрушаясь о нынешнем.

Но после строгостей карантинных, уже по теплу, первая же встреча на дорожках сквера оказалась странной.

Петрович издали признал соседа — хотя тот и в маске был — и поспешил к нему: давно не видались. Сосед же, заметив Петровича, резко ускорил шаг, а потом в сторону свернул, издали сообщив:

— Я в магазин иду…

— Ну, и я с тобой, тоже чего-нибудь погляжу, — попытался поближе подойти Петрович.

Но сосед, ускорив шаг, нырнул в проход между домами, на ходу объясняя:

— Я в другой магазин, в другой…

Петрович опешил, провожая соседа взглядом.

Позднее объяснилось: «изолировался» человек. На волю, на прогулки он выходил, спрятав лицо за большой черной маской; со знакомыми здоровался издали, взмахом руки, близко к себе не подпуская. На скамейке сидел в одиночестве. Поднимался и уходил, если его тревожили. А потом и вовсе стал выходить из дома поздно вечером, в темноте. Словом, «изолировался». А ведь говорливый мужик. Бывало его не переслушаешь: детство любил вспоминать, молодость, работу — пел без останова и пел. Теперь смолк. Лишь рукой издали помашет. И все.

Прежде, на вечерних прогулках, в сквере кучковался народ: на скамейках играли в шахматы, кружком собирались, обсуждая политику ли, футбол. Особенно мужики. Теперь это ушло. Хорошо, если вдвоем идут. Не более. Маски уже без приказа носили. Здоровались не ручкаясь, бережа себя.

Да и как не беречься, если в конце лета болеть и умирать стали больше и больше. Больницы — под завяз. Туда и не попадешь. Разве что по знакомству или очень тяжелые. Остальные дома лечились. По телевизору, с утра до ночи одна песня: сколько заболели и сколько умерли. Всякий день новый рекорд. И беречься, беречься велят: маски, перчатки, да всякая дезинфекция. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям.

В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже.

Вот и нынче, вместо дружеского привета, в морду какой-то вонючей жидкостью брызнули.

Из тесного двора Петрович выбрался на волю, на просторную улицу. Здесь, на ветерке, лекарственная вонь вроде совсем развеялась. Но чуялось: что-то горькое, которое, видно, попало в легкие, а может, и в кровь. И оставалось там. Хотелось продышаться, глубже и глубже набирая воздух и с шумом выталкивая его вместе с отравой.