Сергей Бардин - Рассказы тридцатилетних

Тот сидел у бокового окна и бесстрастным взглядом профессионального знатока — а знал он действительно много — следил, как город сворачивал на его пути свою наглядную биографию, словно ковер, предъявленный на время покупателю, который от него отказался. Мимо прошли, погружая с каждым километром на десятилетие в прошлое, промышленные здания вдоль Дмитровского шоссе, начиная от напоминавших кукурузные початки новостроек, чьи этажи прямо на глазах нанизывались сверху на стоявший посреди мощный бетонный кол, — через «упрощенческие» и «украшательские» к конструктивистским и нищенски-функциональным. Уже в районе Бутырок они впервые схлестнулись с надвигавшейся изнутри стариною и застыли с ней в немом противоборстве, как погибшие в схватке Челубей с Пересветом — обрубок колокольни церкви Рождества, отсеченный от всего ее тела квадратом фабричного корпуса.

За Савеловским вокзалом ненадолго вошел в силу вихрь разностилья рубежа века, смененный затем русско-византийским собором последнего из московских монастырей — Скорбященского, в земляных недрах которого безвестно затерялись останки философа-книжника Николая Федорова. На Новослободской и Каляевской, бывшей Долгоруковской, среди жилых домов стал все более преобладать уже век предыдущий. Наконец, пересекши Садовое кольцо, автобус направился сквозь Каретный ряд прямо к Петровке, все скорее столетие за столетием скатываясь назад во времени, покуда впереди, наподобие шапки Мономаха, не высветилась верхняя половина главы Ивана Великого, а сидевший молча наблюдатель все продолжал перелистывать перед мысленным оком недавний свой разговор с Петром Аркадьевичем. Истолковав только что прослеженную наглядную эволюцию на свой лад — как фильм, прокрученный обратно ради смеха, в назидание человеку, чтобы не становился чересчур уж доверчив к былому, он хитро улыбнулся новому подтверждению собственной правоты. «Вишь, одни чистые образцы гармонии им подавай, — поддразнил он про себя невидимого спорщика, — и притом чем древнее, тем лучше… Да как бы не так! Ведь оно все лишь теперь таким кажется, а хотел бы я еще знать, что тут тогда-то мог увидать в азиатской груде золота и башен какой-нибудь совершенно незаинтересованный свободный сторонний зритель — хотя бы тот же заявившийся на голову Петру из не зависимой ни от кого Швейцарии Лефорт, попавший сюда как раз перед концом всего этого дико-прекрасного доморощенного бытия?..

…Между тем сам Лефорт вовсе не вглядывался в иноземную восточную столицу, его задача была противоположного свойства: он предъявлял ей себя, показываясь блистательно в череде роскошных театрализованных шествий, которыми как началась, так и окончилась его московская жизнь. Входя с юга, от Коломенского, через Серпуховские ворота после азовского взятия, превращенного в его апофеоз, он венчал своею особой, будто живое солнце, чело пышной процессии, подробно разработанного действа вступления, в коем всякое лицо, его место и роль исполняли нарочитую аллегорическую задачу.

Первой следовала карета с шутовским князь-папою Никитой Моисеевичем Зотовым, стоявшим со щитом и мечом — подарками гетмана Мазепы. За нею вели четырнадцать богато убранных лошадей Лефортовых, предшествовавших открытой триумфальной колеснице, сделанной наподобие морской раковины, так что колес не было и видно — они закрывались Тритонами и другими морскими чудовищами; снаружи повсюду сверкало золото, а везли ее шестеро великолепно украшенных коней. В ней-то и восседал внук итальянского торговца москательным товаром, словно Авраам вывезшего своих сыновей Исаака и Якова в Швейцарию и позаботившегося там переправить фамилию на дворянский лад, — генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт, в белом немецком мундире, обложенном серебряными гасами. Стрельцы, мимо которых он проезжал, давали в честь его залпы из ружей и пушек, по бокам колесницы шли выборные солдаты с копьями, а позади несен был морской флаг.

Следом тянулась пешком морская рота, предводимая пешим же царем Петром, потом ехал главнокомандующий Шеин, а за ним проходили пятеро полков во главе с Гордоном, Лефортовым родственником по жене.

При начале старого Каменного моста через Москву-реку были воздвигнуты ради торжественного случая особые Триумфальные ворота с эмблемами и надписями. Приблизившись к ним, генерал-адмирал спешился и прошествовал под аркою, с вершины которой «гений» через рупор прочитал в его честь стихи, открывавшиеся зачином на античный лад: