Ксения Кривошеина - Шум прошлого

Князь распалялся, разговор его увлек, он будто забыл, что перед ним человек, который хочет услышать совсем другое. В соседней комнате били часы, каждый удар приближал Александра Сергеевича к гильотине. Нужно было на что-то решаться.

— Знаете, — продолжал Михаил Кириллович, — мне вчера звонили друзья, рассказали ужасную историю. Одного моего знакомого, правда, я с ним не очень близок, сталкиваемся иногда на разных приемах, так его ограбили новоиспеченные родственники, какая-то молодая пара из Германии. Он их принял с распростертыми объятиями, а они его обчистили как липку. Полиция ищет, да что толку, бедного Сергея Сергеевича хватил инсульт.

«Неужели и меня он воспринимает как совкового родственника и, не дай Бог, как грабителя? А почему, собственно, он должен мне доверять? Кто я такой? Сомнительный режиссер, свалился на него с рассказами о слежке и вербовке, прошу помочь остаться в Париже. Какая наивность с моей стороны! Зачем я пришел сюда?» Стало грустно, рождественское настроение сменилось осенней слякотью и безысходностью. Голицын покосился на свою спортивную сумку. Дурак, еще и вещи притащил. Может, что-то предпринять, так, чтобы оператор не поднял паники?

Номер телефона проходной посольства у него был.

— Простите, вы позволите от вас позвонить?

Долго рылся по карманам, бумажка нашлась. В трубке то длинные гудки, то короткие. Время идет, он уже с ним наперегонки. Кто быстрее — он, оператор, переводчица, консул? Какую легенду выдумать? А может, плюнуть на все и будь что будет? Попрощаться с хозяином, выйти на улицу, подойти к первому полицейскому и сказать фразу, которую он давно выучил? Отступления нет, только в прошлое, а впереди неизвестность, толчок, прыжок, пропасть… Но как знать, может быть, вырастут крылья и он не разобьется, а полетит?

Впервые в жизни, в свои шестьдесят лет, Голицын был готов на прыжок в неизвестность. Никогда он особенно не задумывался, что такое для него «родина», всё сводилось к привычкам, уюту, мещанской обустроенности, к маме, к старым фотографиям в альбоме, природе, поездкам по стране и к работе. Вот это и была его «родина», которая в его сознании умещалась в некую плоскость бытия и сформировала его инфантильное сознание на долгие годы. Его личность была защищена от внешних стихий не только самой бессобытийной страной в мире, но и людьми, с которыми он жил и работал, а работу он любил больше всего на свете. Да и сам Александр Сергеевич, особенно глубоко не копал, скользил по накатанному, ну, а от несчастий в личной жизни он ушёл с головой в работу и стал трудоголиком.

А тут, (как знать, в один день, или постепенно?) в нём что-то поменялось… Пылинка, песчинка, зернышко, занесённое ветром неведомо откуда, дало росток, Голицын стал задумываться.

Он помнил даже погоду в ту парижскую предрождественскую ночь, лил холодный декабрьский дождь. Голицын второпях попрощался с князем, выбежал сломя голову на улицу, пытался поймать такси, но ни одна машина не остановилась, все спешили домой к праздничному столу. Он побрёл пешком, расстояние большое, и, подойдя к тёмному силуэту посольства, он понял, что катастрофически опоздал, видимо, даже те чиновники, которые справляли по «басурманскому» календарю и этот праздник, своё выпили и улеглись спать. Голицын перешёл на противоположную сторону, к самой кромке Булонского леса, встал под намокшую крону гигантских дубов и взглянул на чёрный фасад «бункера». Лампочка тускло горела у входа, французский полицейский одиноко сидел в своей будке и, несмотря на ливень, изредка выходил прогуляться вдоль решетки. Вероятнее всего, ему было очень грустно дежурить в такую ночь, а не сидеть в окружении семьи или друзей вокруг праздничного стола. Ведь для французов Рождество — самый долгожданный и любимый праздник года; сейчас далеко за полночь, а значит, если семья была на полуночной мессе, то все давно вернулись домой, сели и приступили к вкуснейшему чревоугодию, состоявшему из устриц, сёмги, с обязательным белым вином, потом выносилась пылающая золотисто обжаренная индюшка с каштанами, разливалось бордо, а на сладкое — традиционный бюшь: шоколадное палено, в спинку, которого были искусно вбиты марципановые ёлки, топорики и снеговики. Настоящая красавица ёлка, пышная, свежая, вся опутанная лёгким серебром, в мигающих лампочках была центром и загадочным местом для каждого, а особенно для детей, которых взрослые давно отправили спать, но ровно в двенадцать, тем, что постарше, разрешалось прибежать в пижамках к ёлке и обнаружить под ней разноцветные, коробки. Они раздирались сразу и очень весело! Паркет был усеян пёстрым серпантином, вперемежку с блестящим упаковочным мусором, а восторженные возгласы детей и счастливые глаза взрослых завершали эту праздничную ночь.