Вадим Фадин - Хор мальчиков

Только каким же грустным может показаться остановленное мгновенье нашему выходцу, если он поймёт, что прежде у него, собственно, и не было жизни — нельзя же назвать ею прозябание взаперти…

Между нашими городами есть общее: Москву не обманешь слезами, а Париж ничем не удивишь, разве что российскими буднями, то есть тою фантасмагорией, в которую не поверит нормальный человек со стороны. Чтобы удивить и убедить, нужно дать попробовать наше бытие на вкус и на боль, — бесчеловечное испытание; озадачив таким образом живой город, и впрямь заслужишь смерти. Можно, впрочем, отсрочить казнь, наметив жертвами удивления кроме Парижа и Рим и мир. Но не о том зашла речь поначалу: да, Рим и мир, но поразить не дикостью, а — проблеском, а — откровением. Ничем иным не удивить город, сохранивший до конца двадцатого столетия очарование девятнадцатого. С какими только поэтами, живописцами и злодеями не был он знаком, у кого только не перенимал идеи — и гениальные, и бредовые, которых столько уже известно, что теперь, как ни трудись, складывая по-своему буквы и цифры, в итоге всё равно выйдет уже бывшее однажды. Поэтому и нельзя для получения удивительного брать материалы, которыми другие пользовались прежде, — слово должно зачаться непорочно, ибо, лишь сам удивившись своему творению, удивишь и других. Тогда-то и успокоишься, очистив наконец совесть, тогда-то и поймёшь сокровенный смысл девиза: удивить себя — и умереть.

—.. Увидеть Париж… — повторил Свешников.

— Вполне можешь себе позволить.

— Умереть?

Марии, наверно, мог прийти в голову ещё один довод: впечатления на тот свет не унесёшь. А смерть? — она уравняет любознательных с домоседами, с теми, кому ничего не досталось.

— Сто с чем-то марок, — продолжала Мария. — В Прагу — и подавно тридцатка, это же рядом. Когда мы с тобой познакомились, ты о таком и не мечтал.

— Прага тогда стояла в другом полушарии, Париж — на другом шаре.

— Попробуй угоди тебе: этот мир тесен, прежний — велик.

Прежний был так огромен, что для встречи с Марией (сегодня Свешников искренне считал, что лишь для этого) ему когда-то пришлось лететь с тысячной скоростью восемь или девять — он уже запамятовал, сколько точно — часов.

Во второй раз дорога к Марии сделалась покороче, и Дмитрий Алексеевич подумал, что если так пойдёт и дальше, то, чего доброго, станет сокращаться не пространство, а жизнь: разменяв седьмой десяток, он был готов к тому, что последняя, по его разумению, четверть отпущенного ему срока может оказаться неполной. Он не ощущал, правда, своих лет — если только не смотрелся в зеркало или под утро не утруждал женщин нескромным подсчётом, — они же, лета, пошли сменяться чаще, нежели хотелось, и Свешников невольно, думая о них, подсчитанных, уже не прибавлял ежегодную единичку к числу их, прожитых, а отнимал оную от немногих оставшихся. К полученным результатам он относился спокойно, хотя часто и печалился тем, что ему суждено сгинуть бесследно — не построив дома, не посадив дерева, не вырастив сына, — тем, что никто не заметит его ухода, разве что последняя женщина поплачет на могилке; он пока не узнавал в ней Марию — и надеялся, что это будет она, оттого что больше некому было посвятить оставшиеся годы.

— Что ты вдруг призадумался?

— Хочу сообразить, как бы нам с тобой повидать свет. Ты уже побывала где-нибудь?

— Бездельничаю, а вот не выбралась. Да одной и скучно.

— Как и навсегда уезжать из дома.

Эту реплику Мария будто бы оставила без внимания, попытавшись перевести разговор.

— Ты сегодня — гость, и тебя надо сначала накормить и напоить, а ты вдруг так ушёл в себя, что и не заметил, как я закончила накрывать, и сама уселась за стол, и вино разлила. Ты ведь водку будешь? Я угадала?

— Угадала, Маруся, спасибо, что угадала, да ведь что дашь, то и будет хорошо, потому что выпью — за тебя. Но ты устроила целый пир…

— В Москве всегда ты меня угощал…

— И безуспешно напрашивался в гости.

— Положим, не ты напрашивался, а я не приглашала. Но садись же, садись.

Так и не сев (потом, с нижнего этажа, встать было б уже непросто), он взял рюмку.

— Давай выпьем за нашу встречу. Нет, я эгоист: за мою встречу с тобой. По всем законам природы её никак не должно было случиться. Совершенно не ведая, где ты, что ты, а только понимая, что потерял тебя навсегда, я уезжал из России не за тобой, а только рассчитывая сохранить самого себя и справедливо ожидая тут прозябания без встрясок. И вдруг — ты! Всё-таки есть Бог на свете.