Вадим Фадин - Хор мальчиков

Войны, однако, пока не предвиделось: женщины дружно разрабатывали тему помощи разлучённой с мужем Розе, чего хватило им и на остаток дня, и на следующее утро, когда вновь прибывшие семейства собрались во дворе, чтобы куда-то идти с Клемке — зачем, никто не знал и не строил догадок, словно предстоящие формальности были нужны только властям. В какой-то мере так оно и было: каждый, имея теперь кров, бессрочный вид на жительство и деньги на еду, мог больше никуда не спешить, а наконец постараться понять, куда попал.

Клемке повела свою группу в центр города, держась, как заправский экскурсовод: посмотрите направо, на сквер, разбитый на месте разбитого бомбёжкой квартала, посмотрите налево — ах нет, поверните налево и смотрите прямо (и Дмитрий Алексеевич, посмотрев, куда велели, сказал: «Да нас же ведут на знакомство с городской головой!»), нет, нет, теперь не на сквер, а на памятник за ним, на чудовищную чёрную голову, отбитую незнамо от какого туловища, на огромный шар, вылепленный или высеченный из утёса или отлитый советским, как оказалось, скульптором; из-за превышения железнодорожных габаритов автору пришлось от Москвы до самых до окраин и дальше, по германской земле, просто катить его по дороге, как жуки катают навозные шары (это, конечно, придумала уже не худосочная фрау, а продолжил в уме её столь же худосочную реплику Дмитрий Алексеевич). Монумент, однако, не останавливал взглядов, оттого что лежал не посреди площади, в окружении деревьев и клумб, а на тротуаре, впритирку к зданию, похожему на швейную или какую-нибудь иную незначительную фабрику, но в действительности недавно таившему в себе партийный комитет (Свешников машинально перевёл на привычный язык: обком), а теперь, если продолжать пользоваться советской терминологией, — собес и биржу труда, как раз и бывшие в этот день целью вылазки.

— Метеорит, — неизвестно кому сказал Свешников, уже из дверей учреждения оглядываясь на чудище, — гордость краеведов.

Его не поняли или не услышали, а он, разогнавшись мыслью, ещё успел, до входа в здание, усомниться в существовании в округе краеведческого музея, какими другие маленькие города обычно гордятся не меньше, чем маленькие люди — фотокарточками невест и детей, которые таскают с собою в бумажниках, предъявляя соседям по гостинице, по купе, по столу в трактире. Муниципальные власти со страстью угощают тех же постояльцев, пассажиров и проголодавшихся путников показом своих реликвий вроде гербариев, чучел, черепков и моделей чего-нибудь, впервые в мире сработанного горожанами, — от мухобойки до колеса. Если городу повезло и он некогда испытал падение небесного тела, обугленные члены последнего будут выставлены на самом почётном месте; здешнее тело, метеорит, натворивший в своё время бед, пришлось — видимо, из-за непомерной его величины — оставить там, где упал, не строя над ним музея, дабы экзальтированные туристы, пользуясь теснотой и плохим освещением, не откалывали на память кусочки, тоже чреватые злом: в советские времена в окрестностях добывали и перерабатывали уран, и могло быть, что многочисленные калеки на улицах суть его жертвы и что здесь надо бы чураться всякого камня, опасаясь излучения. Эта громадина затем и напоминала какого-то Маркса, чтобы жители заражались её чернотой.

Сидение в очередях не способствует отвлечённым размышлениям, и в казённом доме Свешникову стало не до монументов; стоило, однако, ему потом, держа в руках чем-то важные для него бумажки, распрощаться (у памятника, разумеется) с фрау Клемке, а заодно и со всей группой, как тема городской головы снова заняла его. Подняв взгляд вверх и увидев пустые глаза скульптуры, он подумал, что человеку свойственно искать подобий знакомого: в облаке он непременно разглядит или верблюда, или женщину на ложе, а в круглом валуне — голову (наверно, и Руслан, возбуждённый пропажей девушки и видом поля брани, многовато позволил воображению). В сегодняшнем случае сходство метеорита с живою частью тела оказалось столь большим, что совсем недавно туземцы, не стесняясь товарищей по партии, говорили о нём вслух как о рукотворном достижении; вот и магазин, заслонённый постаментом, откровенно назвали «У головы», что для русского ума было вдвойне насмешливо: узнаваемое как инженерный термин, «копф» своим звучанием подчёркивало отсутствие у камня души. Нет, с пушкинской головою вышло иначе, и Свешников, припомнив: «…объехал голову кругом и стал под носом молчаливо, щекотит ноздри копнём…» — двинулся, за отсутствием копья, прочь, ощущая затылком недобрый взгляд изобретателя коммунизма.