Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Кто-то улетает, а… а чайки умирают всё же — в гавани… — произнёс он знакомую со студенческих лет формулу, не поставив в конце точки: как если бы ждал отзыва на пароль.

— А медведи — в берлоге? Не уверена. Однако надо же — вы вспомнили это кино! Хотя в действительности у птиц, наверно, всё не так. Нельзя понимать буквально…

Если понимать буквально, он никогда не задумывался ни над тем, где испускают дух чайки, ни даже над тем, как они болеют (неужели — с затяжным кашлем и одышкой или с долгими болями?) и где в случае хвори могут отсидеться денёк, как если бы считал, будто они, едва захворав, тотчас же и умирают, на лету, и только сейчас заподозрил расчётливую жестокость стай, способных попросту заклёвывать своих немощных и больных.

— Мы, наверно, и книги читали одни и те же, — предположил он. — Выбирать было не из чего. Вспомните, что это были за годы: тогда всё это — попасть на просмотр кино, послушать джаз, достать хорошую книжку — всё было событием. Я и в командировки езжу ради книжек: в каком-нибудь захолустье иной раз попадается то, о чём мечтает пол-Москвы.

— Кстати, вы партийный? — вдруг вполголоса спросила она.

Свешников рассмеялся: ему ещё не приходилось сталкиваться с тем, чтобы женщины в первый час знакомства спрашивали о подобных вещах — чтобы вообще спрашивали. Она, услышав в ответ отрицание, объяснила, словно оправдываясь:

— Мне показалось, будто вы — не из рядовых.

— Даже не из унтеров, — всё ещё весело ответил он. — Впрочем, я боюсь запутаться в полковых сравнениях. Тут бы сгодился более отвлечённый текст.

— Что вы, я нечаянно. Женское любопытство. Но можно поговорить и о погоде, да?

— Как говорят англичане, прекрасная погода, не правда ли, если бы не дождь, не так ли? Но, по крайней мере, лётная. Ненастье многое оправдало б, и мы с вами, понимая, что винить в задержке некого, любили бы всех людей на свете.

— Так не пора ли вернуться к ним? Проведать вокзал?

— Мы там умрём с голоду. Давайте прежде пообедаем.

Слово «вокзал» прозвучало словно бы в противовес «гавани» и «аэропорту», и Дмитрию Алексеевичу вдруг показалось, будто он услышал запах лёгкого дымка, говорящий, что проводницы уже готовят чай. От мимолётной шалости воображения потеплело на душе, и он уже готов был затосковать по обычно далёким от него предметам — паровозам, переполненным вагонам, станционным водокачкам. За свой век он не отведал бедняцкой романтики переездов по российской глухомани с их безнадёжными ожиданиями на маленьких станциях, где на фанерных диванчиках терпеливо коротал долгие часы, а то и сутки, измученный жизнью люд: кто спешил на похороны, кто возвращался из лагеря либо, напротив, ехал на свидание к заключённому, кто просто бродяжничал, спасаясь от алиментов или тоски, а кого всем миром отрядили в Москву за колбасой. Его путешествия обычно обставлялись иначе: для командировок существовала авиация, а к железной дороге Свешников обращался лишь во время отпусков, чтобы достичь ухоженной благополучной Прибалтики, куда всей езды выходило — одна ночь.

Неожиданная его знакомая, напротив, могла бы много рассказать о прелестях путей сообщения: её сёстры жили в разных городах, и все они исправно навещали друг дружку.

— После институтов девчонок распределили, как нарочно, вопреки алфавиту, — объяснила она. — Татьяне выпал Новгород, а Нине — Таганрог. Одной мне посчастливилось остаться на свою букву.

Так он узнал, что её зовут Марией.

Они сидели в невзрачном, какой попался первым, ресторанчике, заказав по солянке и ромштексу с гречкой. Свешников хотел угостить свою даму вином, но та отказалась, боясь расслабиться перед борьбой за посадочный талон; сам он, имея в виду ту же борьбу, взял водки.

— Изрядная, по нынешним временам, семья, — заметил он.

— И по тогдашнему жилью тоже. Мы жили вшестером в двух комнатах, довольно, правда, больших, так что по праздникам вся московская родня собиралась у нас, в Харитоньевском. Казалось, так останется навсегда: бабушка, дядья с тётками, дети… Но как-то быстро вышло так, что кто умер, кто переехал, и в Москве осталась я одна.

— Вы говорили, будто у вас есть, о ком заботиться.

— Это уже новый круг. Есть, конечно: у меня барышня на выданье.

Заботиться… Он вдруг сообразил, что его шансы вовремя улететь уменьшились вдвое после встречи с этой женщиной: теперь уже неловко было бы хлопотать за себя одного.

— У вас, я смотрю, женское царство: сёстры, дочь… А между тем первым вы должны были бы родить мальчишку.