Вадим Фадин - Хор мальчиков

Между тем спустя несколько месяцев они встретились снова.

Было это в выходной день. Алексей Дмитриевич ушёл почитать в библиотеку, а Митя, оказавшись по своим невеликим делам в том же районе, раздумывал на ходу, не вызволить ли его оттуда, чтобы вернуться домой вместе. Он замешкался на углу нужного переулка, так и не решив, свернуть ли, и его сразу затолкали, пришлось даже отступить к стене, и неожиданно среди множества чужих лиц он разглядел одно знакомое — веснушчатое, с прямым носиком, обрамлённое рыжеватыми прядками. Не такая уж яркая, женщина, тем не менее, выделялась из толпы. Мите понадобилось время, чтобы вспомнить: Людмила Родионовна… Поклонившись, он двинулся было своим путём, но она — остановилась.

— А говорят, что Москва — большой город, — сказала она, и Митя подхватил:

— Напрасно мы считаем, будто случайные встречи — редкость. Один наш знакомый — что это я, вы его знаете, это Богданыч — так вот, он утверждает, на спор, что если после работы, в час пик постоять у схода с эскалатора на большой пересадочной станции метро, то за полчаса наверняка удастся встретить не одного, а нескольких знакомых, с которыми не виделись уже годы.

— С вами-то я уж точно ожидала встретиться не на улице.

— Где ж ещё?.. Ая и вовсе не ждал… Тем более что нас познакомили в унылом месте, на унылой сходке…

— На чуждом собрании, — уточнила она, и это было новостью: Митя считал, что она там — своя. — Разве я похожа на доктора наук? Или на академика?

— На профессорскую дочку.

— Да и профессия не позволит. Помните, в прошлый раз мы уже говорили о призвании? О том, что вам грозит скорый выбор: впервые — и на всю жизнь, и посмертно.

— Готов поспорить, что почти каждый потом сожалеет… вспоминает, какие варианты отбросил, и всё думает: вдруг я ошибся? Но выбор-то давно сделан, и никто не позволит изменить.

— Изменять — грех. Никто никому не позволяет, — заметила она, смеясь. — Хотя если без шуток, то это уж — как жизнь повернётся…

— Вот — тема, над которой я не задумывался, — серьёзно сказал мальчик. — Нет, нет, нам на уроках говорили о верности Родине, об измене Родине… И вот неожиданная неверность — в чём может выразиться?

— Видно, вам так ничего и не объяснили толком, иначе вы сейчас, с первого слова, не затрагивали бы высокие материи. Родина?.. То, что одни называют изменой, для других — честное ей служение. Только, знаете, дорогой юноша, — не здесь, не здесь об этом толковать… Вот в следующий раз встретимся в чьём-нибудь доме (нет, не в том), усядемся в кресла, тогда и продолжим, не наспех… О!.. Как же я сразу не сообразила: ведь вы, наверно, в библиотеку шли? Я угадала?

Она заторопилась, и Митя решил: спугнул.

Не поняв, почему им предстоит увидеться ещё раз, он постеснялся переспросить, а скоро и вовсе забыл о будто бы случайно оброненной фразе, но только они и в самом деле встретились, уже не важно, в какой обстановке, а важно, что эта женщина появилась опять с его отцом и что Митя, наконец догадавшись, что к чему, не знал, как себя вести. Сразу подумав о покойной матери, он огорчился не за неё, он уже плохо помнил мать, а — за отца, который не то что должен был бы помнить лучше, а просто — не забыть никогда. Митя только постарался уверить себя, что всякая симпатия есть вещь преходящая, и, когда вечером остался наедине с отцом и уже никак нельзя было бы промолчать, небрежно бросил шутливым тоном, едва пришлось к слову:

— Смотри, пап, не заведи романа.

Алексей Дмитриевич вполне серьёзно и пространно ответил, что почему бы и нет и что, впрочем, уже завёл.

— И ты можешь мне это говорить? — спокойно поинтересовался Митя.

— Будь это пустяковый эпизод — не мог бы.

— Она, папа, кажется, слишком молода.

— Для меня определённо нет. Но ты прав: также определённо я для неё слишком стар.

Подумав, что разница в четверть века должна бы одинаково смущать обе стороны, Митя присмотрелся и к своему месту между ними: мать умерла, когда ему было одиннадцать, и на столько же лет была старше него предполагаемая мачеха. Он едва не сказал отцу: «А не закадрить ли мне какую-нибудь её подружку?»

— Что она умеет делать? — задал он свой обычный, о всяком новом человеке, вопрос.

— Люда — художница.

— Ты что, вращаешься в этих кругах? В богеме? Новость для меня.

Алексей Дмитриевич развёл руками: мир, ответил он, полон случайностей, а потом всё-таки объяснил, словно в оправдание, что это не совсем тот случай, что Людмила Родионовна работает в промышленности.