Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Какая нетипичная зима! Вместо того чтобы поскрипывать снежку, а лишним звукам гаснуть в сугробах, тут от земли пахнет серой.

Местные жители тоже считали нынешнюю зиму нетипичной — из-за холодов. Захара Ильича выручала ушанка, которую в прошлом году так и не пришлось доставать из чемодана. Немцы легкомысленно ходили в джинсах, в курточках из плащовки, с открытыми шеями, — Захар Ильич подозревал, что — в том же платье, что и в летнюю непогоду, и ужасался при виде девушек в митенках вместо перчаток (но, правда, и в свитерах с длинными, как у Пьеро, рукавами). Те, кажется, чувствовали себя в такой одежде прекрасно, но, будь они его ученицами, он велел бы им являться на уроки на час раньше, чтобы успели отогреться пальцы. Увы, не он учил их.

Пока что он надумал поучиться на старости лет и самому — записаться на курсы немецкого языка — платные, оттого что заниматься вместе с обитателями хаймов его не брали из-за преклонного возраста. Деньги пришлось бы платить совсем небольшие, и смущала его лишь отдалённость заведения: добрых полчаса езды (пустяк в прежней жизни) виделись ему, уже привыкшему к местным преувеличенным меркам, изрядною дорогой.

В первый раз — записываться — он поехал с собакой.

Место было живописным: край города, речка — мелкая и живая, лесистый холм сразу за последними домами; всё портило только непомерное движение по улице, неподалёку от этого места вливающейся в автостраду и несущей на себе одну за другой тяжёлые фуры. Захар Ильич пожалел, что взял Фреда, вынудив его сейчас дышать скопившимися у земли выхлопными газами.

Впереди, собравшись в тесный кружок, колдовали над чем-то мальчишки.

Когда Захар Ильич миновал их, прямо под ногами взорвалась петарда. Фред, шедший по самой кромке тротуара, шарахнулся, вырвав поводок, в сторону — на проезжую часть, под колёса настигавшего сзади огромного грузовика. Захар Ильич отпрянул и сам, оглядываясь не в сторону хлопка, а на собаку, — туда, где уже никого не было, ни одной живой души. Он ничего не разглядел, оттого что вся картина мгновенно застлалась ярким чёрным светом. Он, кажется, зажмурился, а когда снова открыл глаза, свет был уже белым и падал — на белые предметы: потолок, стены, шторы, бельё, небо за окном; то же, что размещалось под небом, оставалось невидимым из-за высокого подоконника.

Он не спрашивал, что случилось и где он находится — не из-за незнания немецкого, об этом он даже и не подумал, — а оттого, что и сам понимал всё.

До сих пор он считал, что готов к концу, и постоянно ждал его, но — не такого страшного, но — не на своих глазах, но — собственного.

Свой — приобретал для него новый смысл: земное пребывание могло бы ещё длиться и длиться, но в том лишь мире, который вдруг сжался до пределов белой коробки. За её стенками наверняка он не нашёл бы ничего путного, одну пустоту; не сомневаясь, что скоро выйдет наружу, он и не представлял, что же будет с ним в тех беспредельных далях, что откроются за дверьми.

Его и в самом деле не стали удерживать, а выпустили, для начала только в коридор, попробовать, и первые шаги он сделал с опаской: не вспыхнет ли снова ослепительный свет, не упадёт ли он как раз в тот момент, когда этого некому будет заметить. Тем не менее всё сошло гладко, и Захар Ильич побрёл дальше почти так же уверенно, как бродил прежде. Путешествие, однако, было ограничено окном в одном торце и другим окном — в противоположном. Первое выходило на синие дали: на скромные горы, на жалкую речку. Второе — открывалось на город, открывалось — над городом: до самого горизонта уходили замечательные черепичные крыши. Захар Ильич раньше не раз рассматривал издали здание больницы — одно из самых высоких, двенадцатиэтажное, уступавшее только небоскрёбу отеля «Меркур». Отворив створку и высунувшись, он увидел, что находится на верхнем этаже. Внизу был мощёный двор — пустой, если не считать сваленной как раз под окном груды брусчатки из разобранного неподалёку тротуара. А больше ничего там ему и не понравилось.

Неверно думать, что дальнейшие события больше не будут иметь отношения к склянке, в которой через тесную дырочку сыплется песок. Склянка где стояла, там и стоит, просто кто-то её переворачивает, а кто-то другой, равнодушный, вовсе и не глядит на ничтожное перемещение за стеклом. Наш герой в начале повести тоже не замечал никакого движения — воды, саранчи, мелкого песочка, — а вот явилась неблизкая жена, перевернула часы с ног на голову — и время пошло истекать (снова сверху вниз, но — с другого верху в другой низ) совсем не так, как раньше.