Али Смит - Лето

Судя по вашему ответу, я догадываюсь, что вы не сторонник рейха, – сказал мужчина.

Правильно догадываетесь, – сказал отец Дэниэла.

Теперь вот я должен спать рядом с евреем, – сказал мужчина.

Здесь трудно этого избежать. И я не могу сказать за парня по ту сторону от вас или за того, что сверху. Но с сожалением извещаю вас: я не имею чести принадлежать к этой расе, – сказал отец.

А я имею, – сказал Дэниэл.

Я тоже, – сказал мужчина по ту сторону джентльмена.

И я, – сказал кто-то еще.

И я, и он, и он, – сказал кто-то еще.

Охранник у двери цыкнул на них, сказал, что люди пытаются заснуть.

Зажиточный чернорубашечник. Всех чернорубашечников и симпатизантов должны были уже забрать. Категория «А» ушла прошлой осенью. «Б» ушла весной. Дэниэл перевернулся на живот, увидел в полумраке вмурованное в стену металлическое кольцо.

«Все мы сейчас в цирке, – подумал он. – Все мы на скачках».

Он закрыл глаза.

Открыл.

Кошмарный гвалт.

Отец внизу услышал, как он зашевелился, и заговорил, спросил, что за гвалт.

Побудка.

Первым делом Дэниэл увидел в ярком летнем свете, каким все было замызганным: одеяло, под которым он спал, доска, на которой он спал, набитый соломой мешок, на котором он спал, пол, стена, потолок, даже низ его собственного чемодана, когда он взял его в руки.

Отец сел на край своего замызганного мешка с соломой и наблюдал за тем, как до Дэниэла доходит положение вещей.

Доброе утро, – сказал Дэниэл.

Он печально улыбнулся отцу.

Сынок, думаешь, Билл Белл двери запер? – сказал отец.

Да, – сказал Дэниэл. – Билл – добрый малый.

А как же кошка? А розы? Кто помидоры соберет? Помидоры нужно собрать сегодня. Их нужно каждый день собирать, иначе они погниют. А как же мыло? Вдруг кто-то запасы сворует?

Отец торговал мылом «Солнечный свет», а теперь и мыльной стружкой: «А она мылится? Разумеется!» Он тревожно повторял это в различных вариантах все время, пока они ожидали баланду, все время, пока ели, все время, пока стояли в то первое утро под солнцем, пока топтались на месте, пока больше нечем было заняться.

Ну и в тот первый день они сходили за соответствующей писчей бумагой и написали всего двадцать четыре соответствующих строки – передать Уильяму Беллу, в полицейский участок Стейнинга.

Но, в отличие от отца, Дэниэл видел, что капрал за почтовым столом сделал с письмом, которое написал отец: бросил через плечо на груду других писем в металлической урне, переполненной письмами, письмами, письмами, валявшимися по всему полу.

Сейчас?

Дэниэл стоит на опустошенном поле и надевает на голову бумажный колпак.

Моментально полегчало!

Спасибо старой-доброй учебной стрельбе.

Дэниэл идет к дереву.

Но не замечает отца среди набившихся под него людей.

Дэниэл пойдет взглянуть, нет ли отца у ворот, где толпа каждый день ждет молочника, надеясь, что прибудет почта.

Тепло на кистях, на руке. Остывающее тепло.

Дэниэл открывает глаза.

Смотрит на свои руки.

Кто-то легко, но крепко трет его старую кожу, обвисшую на внутренней стороне руки, теплой влажной фланелькой.

О, здравствуйте, – говорит Дэниэл.

Доброе утро, мистер Глюк, – говорит медсестра, как бишь ее, Полина. – Как вас сегодня?

Очень хорошо, Полина, – говорит он. – А вы как?

Отлично, мистер Глюк. Готовы подняться? Чуть-чуть позавтракать?

Спасибо, Полина.

Он в соседском доме, который недавно стал его жилищем. Это очень хороший дом. Чудесная комната. Она раньше принадлежала соседской дочери.

Полина откидывает покрывала и помогает ему перекинуть ноги через край кровати.

Туалет. Потом обратно в постель. Завтрак.

Он сегодня говорил о лагере. – Дэниэл слышит, как Полина рассказывает соседской дочери.

Соседская дочь, как бишь ее, Элизавет, опять дома. Значит, сегодня пятница.

А Полина скоро покинет страну.

Конец эпохи, – говорит он Полине, когда они об этом беседуют.

Эпохи кончаются, – говорит Полина. – Я румынка. Знаю. Так надо. Чтобы могли начаться новые эпохи.

Он закрывает глаза.

Он сегодня разговаривал во сне. – Дэниэл слышит, как говорит Полина. – О своем друге Дугласе, который поехал в лагерь. А потом о поездке на скачки и как он жил там в лагере.

Дуглас, – говорит соседская дочь. – Это не человек. Это место на острове Мэн, его вместе с отцом интернировали во время Второй мировой войны. Во всяком случае, так мы думаем. Трудно выяснить.

Да, – говорит Полина. – Но в том, что он говорит, есть какой-то смысл.