Рой Бедичек - Приключения техасского натуралиста

Еще более прекрасный пример единства человека и природы в книге Бедичека — самое захватывающее для меня из всего написанного когда-либо о природе вообще и о человеческом сердце — начинается с того, что директриса инвалидного дома звонит Бедичеку, прося о помощи. У одного из ее пациентов началась бессонница: он никак не мог определить, что за птица поет у него под окном. И вот лежачий, парализованный старик, практически лишившийся речи, безуспешно пытается изобразить Бедичеку ее крики.

Бедичек решает помочь старому человеку и обещает прийти прямо с утра, чтобы застать поющую птицу.

«Он нацарапал мне на листе бумаги: «Если будет солнечно и тихо». Я сразу понял, что имею дело с прирожденным натуралистом, раз уж он заметил, что пение птицы связано с погодой.

Следующее утро выдалось солнечным, светлым и довольно теплым для двадцать второго февраля. Я сел у его постели, и скоро он поднял руку, дрожащую, как лист на ветру: «Слышите?» С большим усилием он указал на окно, я высунулся наружу и прислушался».

Не важно, что это была за птица, — в книге рассказано об этом. Бедичек стал навещать больного старика, который с наступлением весны окреп. Они вместе ходили на прогулки. Человек этот «глубоко ощущал живое присутствие природы, интересовался не только ее рациональным строением, но и мистической силой, которую она пускает в ход для сокровенных целей».

Этот короткий блестящий эпизод почти полностью высвечивает и две человеческие жизни, и связь человека с природой.

В данном случае человек не отчужден от природы и не является центром ее, а уютно пребывает в общем согласии с нею, вплетаясь в единый венок с солнцем, цветами, ласточками, насекомыми, — таков был взгляд Бедичека. И начинаешь понимать, что одинокая птичья песнь порой значит не меньше, чем весь наш с вами прожитый век.

Писатель Барри Лопес сказал как-то, что щедрость — это проявление мужества, и я думаю, будет уместно добавить, что сдержанность — проявление силы. Один из самых замечательных примеров этой холодной, сдержанной силы представлен нам в главе, где Бедичек бродит по лесу в Восточном Техасе, вдоль реки Нечес, по острову жизни среди истощенной земли.

Выйдя на пастбище на месте вырубки, где изо всех сил пытаются выжить тощие коровы, Бедичек видит, что «большой лесоповальный бизнес уже давно исчерпал здесь свои возможности. Земли достались мелким владельцам ранчо, подбирающим крохи по сравнению с тем, какое природное богатство отличало когда-то эту округу».

Среди царящего опустошения Бедичек обнаруживает поразительное явление почти библейской красоты и едва ли не мистическое: такое открытие, такое откровение, что Мюр или Торо были бы поражены им до глубины души, писали бы об увиденном в восторженном экстазе, излили бы над ним всю свою душу.

Речь идет об огромном поваленном ветром дереве, и Бедичек идет к нему с осторожностью, как к поверженному солдату.

Приближаясь, он слышит странное гудение, некие вибрации, исходящие из-под его коры. Гниющее дерево оплетено множеством цветов — «пурпурными традесканциями вперемежку с красным просвирняком в полном цвету», здесь цветут и подсолнечники, и вьюнки, и колокольчики. А над всеми этими цветами порхают десятки колибри, вокруг мертвого дерева кипит своя жизнь:

«Низкое гудение колибри, иногда даже недоступное уху, сопровождалось жужжанием более высокого тона, слышным лишь на близком расстоянии, — это пчелы не преминули слететься на пиршество. Ярко раскрашенных бабочек сопровождало множество тускло-коричневых мотыльков: одни, усевшись на веточки, медленно раскрывали и вновь складывали свои крылья, другие всласть питались нектаром, третьи беззаботно порхали.

Огромное поваленное дерево благородно погибало среди всего этого буйства жизни. Разумеется, здесь обитала масса куда как более скромных Божьих созданий, чем пчелы, бабочки и колибри. Но о них мои записи умалчивают. Я вообще редко замечаю какое-либо насекомое, пока оно не окажется в клюве птицы. Но уж тогда-то я стремлюсь узнать о нем все!»

Любой писатель поддался бы искушению задержаться на этом месте и изречь нечто привлекательное, вроде: «И я остановился и подумал…» и т. д. и т. п. Бедичек же просто смотрит и слушает кипучую жизнь дерева, а затем продолжает свой путь.

Быть может, тут и нечему удивляться, но Бедичек был способен в такие моменты сдерживать писательский пыл. И я уверен, он согласился бы с тем, что практика и теория искусства в их величайших проявлениях многое перенимают у природы. Описывая природные системы, Бедичек мог бы с легкостью перенести законы их построения в лекцию по динамике развития рассказа или романа.