Сергей Волков - Ильич

Собственно, прямо за спиной Серого, за тонкой деревянной стенкой, в будке, имелись и стаканы, и чашки, но ему отчего-то захотелось сейчас помянуть себя прежнего вот так, по-американски.

Ледяная водка обожгла горло, скатилась по пищеводу и термитной бомбочкой взорвалась в желудке. Серый скривился от послевкусия, откусил от немытого лимона, как от яблока, и не почувствовал вкуса.

Он опьянел как-то сразу, резко и бесповоротно. Внутри было тепло, в голове — звонко и пусто. Захотелось музыки, песен. Не иностранщины, «Кьюе» какого-нибудь или «Пинк Флойда», а нашего, родного, пусть и навязшего в зубах до тошноты, захотелось «скованных одной цепью», «этого поезда в огне» или «родина, пусть она уродина».

Серый отхлебнул из бутылки, покосился на тёмные, грязные окна будки. Обычно за ними всегда было одно и то же — пьяный Афганец, орущий телевизор, запахи и звуки, привычные и надоевшие. Теперь там было тихо. И Серый ощутил тоску. Он никогда еще не пил в одиночку, и от этого ему тоже было тоскливо.

— Я пытался уйти от любви… — тоненьким, противным каким-то голосом, пропел он вслух и скривился, словно от боли. Звуки собственного голоса разозлили Серого и он заорал, не заботясь ни о мелодии, ни о ритме: — Я брал острую бритву и правил себя! Я укрылся в подвале, я резал! Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь!

Закашлявшись, Серый откусил от лимона, побултыхал водкой в бутылке, выпил и задохнулся от «неправильного глотка». Нужно было переждать, не вдыхать, а он вдохнул, как салабон, пьющий водку в первый раз, и его едва не вырвало.

Переждав рвотные позывы и отдышавшись, Серый поставил бутылку на скамейку, встал, прошёлся туда-сюда.

Остановился. Задрал голову и заорал в серое небо:

— А-а-а-а-а-а!!! Я хочу быть с тобой! Я хочу быть с тобой!! Я так хочу быть…

Тут ему подумалось, что кучи земли вокруг, бронзовая статуя, забор, будка, небо — на всём этом есть странная печать средневековья, какой-то дикой древности, суровой и безрадостной.

Тут уже так было. Пятьсот, восемьсот или тысячу лет назад. Земля, небо, тёмные доски. Ямы. В них кочевники клали своих мертвецов и закапывали под песнопения богам.

Серый ощутил, как на него накатывает тяжёлая, вязкая волна страха. Страх взялся из ниоткуда, он был иррациональным, необъяснимым. Что бы как-то избавиться от него, Серый опять завыл:

Помогло слабо — перед затуманенными водкой и страхом глазами стояли суровые узкоглазые лица под лисьими малахаями, откуда-то доносился запах гари, чёрный дым костром плыл над головой.

— Я хочу быть с тобой! — испугавшись, заорал Серый. — Я хочу быть с тобой! Я так хочу быть с тобой…

Где-то далеко, но отчётливо пророкотал гром. Серый вздрогнул. Боги кочевников гневались. Гром в конце октября просто так не бывает. Всё предопределено. Нужно молиться и каяться. Верить и ждать. И тогда…

— Суки! — сказал Серый серому небу и вернулся к скамейке.

Легко подхватив «Абсолют» за короткую, толстую стеклянную шею, он запрокинул голову и сделал мощный, ставящий точку на всяких попытках напиться просто так, «с горя», глоток.

Водка ещё не провалилась в организм, а Серый уже понял: этот день он запомнит надолго. Все события последнего времени — мёртвый зонщик, бронзовый Ленин, девичник, библиотека, долг Канаю, приватизация, искалеченный Афганец — это всё не случайно. Цепочка событий привела его сюда, дала в руки бутылку «Абсолюта» и оставила один на один с богами. Или с Богом?

Или с небом?

И тут Серого прошило, словно разрядом тока, воспоминание: Челло рассказывал как-то, что древние монголы поклонялись Вечному Синему Небу.

Тэнгри.

…Это случилось летом. Работы не было, стояла жуткая жара. Они, могильщики, все вчетвером, бездельничали на Ёриках, валялись на траве под этим самым Вечным Синим небом, и вот тогда Челло от нечего делать рассказал им — в основном Серому и Малому, Индус спал — что когда Чингиз-хан готовился к важному делу, а все важные дела у него были связаны с войной, с походами, набегами, убийствами или захватом каких-нибудь противников в плен, ну, или иногда — с женитьбой на новой женщине, которых у него было больше трёх тысяч, так вот, перед тем, как что-то такое сделать, он всегда отправлялся на гору Бурхан-Халдун.

Бурхан-Халдун — это в Монголии. Челло говорил, что на самом деле это не совсем гора, а скорее горный хребет, куча сопок, заросших тайгой. Кедры, ели, сосны, подлесок. Медведи водятся и прочие лоси с зайцами. Дикое место. Заповедное. Там Чингиз-хан разговаривал с Богом. Точнее, с Тэнгри. Это всё же не совсем Бог, это — Вечное Синее небо. И место, и божество сразу. Туда, в Тэнгри, уходят души умерших, и потом смотрят на живых, превратившись в звезды. И улыбаются. Там живёт Небесный Отец Тэнгэр Эцэг. У монголов, помимо него, вообще было не особо много богов до буддизма: Мать-Земля Газар Ээж, хозяин царства мёртвых рогатый старик Эрлэг, и всякие мелкие демоны — искусители, убийцы и совратители с пути истинного.