Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— А Вас-то за что, Константин Иванович? — прошептала она.

— Отец подарил мне трофейную губную гармонику. Учил играть на ней. А когда его уже осудили, я с гармошкой своей и вовсе не расставался. В детдоме ли, на улице, но играю на ней и кажется, будто отец рядом. Однажды вечером сижу на куче разбитых кирпичей, пиликаю себе, пытаюсь исполнить песенку про Костю-моряка «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил…» А тут как раз милиционер проходит мимо под ручку с дамой в крепдешиновом платье. Подходит ко мне, руку протягивает: «Ну-ка, пацан, дай поглядеть». Я отдаю ему гармонику, он поглядел, вытер ее о свои галифе, к губам поднес, дама его хихикнула. Милиционер еще раз вытер гармонику о галифе и положил ее в нагрудный карман гимнастерки. И пошел прочь. Я бегу за ним: «Дяденька, отдайте! Дяденька, это подарок отца! Дяденька!» Плакать даже начал. Он остановился, руку к карману протянул, я к нему подошел, но он меня за ухо схватил, развернул и коленом под зад пнул. Грохнулся я в грязь. Вскочил: «Ну погоди, гад!» И побежал к куче кирпичей. Схватил обломанную половинку, догнал милиционера. «Стой, — кричу, — отдай гармошку, гад.» Он оборачивается, рожа красная от водки, злости и от жадности!

— Кого ты гадом назвал, сученок?

И кобуру расстегивает.

— Верни мою вещь, гад, — шепчу я и уже прошу: — пожалуйста!

Но тот усмехается, по кобуре ладонью хлопает и говорит своей крале:

— Погодь, Муся, я сейчас этого ублюдка вслед за его папашкой отправлю.

Значит, знал, чей я сын. Но ублюдком он меня зря назвал. Отец мне говорил, что моя мама была самая красивая и добрая, самая умная и образованная, только очень больная — умерла, когда меня рожала.

— Что, ублюдок, — повторяет мусор, — в кутузку захотел?

И тогда я с размаху ударил его половинкой кирпича по морде. Он рухнул как подкошенный. Муся его завизжала и драпанула — только стрелки на ее чулках сверкали. Я наклонился, вынул из кармана синей гимнастерки губную гармошку и побежал к себе в детдом. Ночью за мной пришла целая толпа, подняли с постели, обыскали одежду и постельное белье. Но я гармонику еще вечером приятелю отдал, попросил припрятать, а потом мне прислать, если получится.

Он замолчал. За окнами автомобиля сыпал мелкий дождик, сыпались сверху желтые листья и прилипали к мокрым стеклам.

— Рубли полетели, — вспомнил Саша.

Рядом медленно проехал автомобиль, поблескивая зеленым перламутром своих боков.

— Мне пора, — тихо произнесла Аня.

— К Вам приехали? — догадался Саша.

Аня кивнула, взялась за ручку двери, но в последний момент, уже приоткрыв дверь, обернулась и, наклонившись к старику, поцеловала его в щеку.

— До свидания.

— До встречи, — шепнул Константин Иванович.

И, придержав ее руку, погладил ее ладонь.

Дверь захлопнулась, девушка сделала шаг к поребрику, вступила на тротуар, и в этот момент оконное стекло «мерседеса» поползло вниз. И почти сразу оттуда донеслись негромкие, едва различимые звуки, словно кто-то негромко играл на губной гармошке. Странно знакомая мелодия, вроде бы старинное танго. Аня замерла, наклонилась и посмотрела сквозь опущенное стекло внутрь салона.

Старик, откинувшись на спинку дивана, закрыв глаза, прижал к губам губную гармонику. Забытая мелодия, название которой уже не вспомнить, но терзающая душу так, что хочется вернуть время, когда звучала эта музыка.

— Поднимешься к нам? — спросила Аня.

— Только ненадолго, — улыбнулся Филипп, — времени катастрофически не хватает. Столько всего произошло за последние дни, что голова кругом. Вот-вот произойдет самое главное событие в моей жизни.

«Он сделает мне предложение, — подумала Аня и удивилась, как спокойно она к этому относится. Впрочем, это должно было рано или поздно произойти. Вот и случилось, сейчас они придут домой и он скажет ее маме:

— Любовь Петровна, я люблю Вашу дочь и хочу на ней жениться.»

Нет, он произнесет какие-то другие, еще более прекрасные слова, но это уже неважно, что именно скажет Филипп, — главное, что наконец все изменится.

Скорее бы закончилась эта лестница! Четвертый этаж, и каждый лестничный марш бесконечен.

— Представь себе, — улыбнулся Филипп, — наш председатель правления обратил внимание на мои новые часики. Прищурился и говорит мне:

— «Не по чину часы носите, Филипп Антонович…»

— Это нонсенс, говорит, чтобы заместитель начальника отдела позволил себе «Картье» за восемь тысяч долларов. А я отвечаю: «Готов согласиться на любое повышение по службе».