Борис Кудряков - Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Желанный стройный светло-коричневый тобою рожденный Ужас. Как ты несчастен. Немощен. Ты, Ужас, болен. Но и твоя болезнь не смертельна. Вернутся твои разноцветья, станут совершеннее. Ты всё время в работе, мой друг, в заботах. Измучен шумом, бессонницей, иллюозоном. Это и это не повод для Печали. Вы встретитесь. К тому же ты очень точен, мой единственный утешитель любимый. Ничто не разлучит нас; буду делиться последней коркой, возможностью. Буду на ночь читать стихи, оберегать сон, а когда заболеешь закрою рот, заглушу, постоянство не должно тревожно, быть, судьи. Читая всей семье на ночь сказки, оберегал сон и твой, сын, и твой, моя дочь, и твоей сестры, моя дочь; дочь моя! Сон был спокоен и твой… Мы ходили по саду, я читал, любимые, стихи. Если бы случилось бесплодие, всё равно читал бы, а когда захотел кричал чтением вслух. Ибо нельзя про себя отнимать у живых пищу, и жизнь. Да. Тебя, Жизнь, я приметил давно. Был тогда слеп, чтобы заговорить с тобой, но как-то случилось, что не прошёл мимо; и ты, болтушка, простушка, была подслеповата, как и вся моя неготовая семья, желающая покоя и определенности, кокотка.

Жизнь, у тебя в молодости были чистые глаза. Их я носил в медальоне и твоих волос прядь. До сих пор у меня сохранились дни нашей любви.

Ты радовалась моему обществу. Помнишь, конечно, как иногда мы забегали в кондитерскую. Кофе и пирожные. Кофе особенный, из каких-то складов, старых запасов; складов, покрытых мхом тёплым, живым, ковровым, упругим, шелковистым, когда касаешься другой ладонью, потому что одной трогаешь твои ресницы, Жизнь; ты опускаешь голову, тебе нравится кофе с пирожным, которое я не очень люблю, лишь делаю вид, что люблю, хотя любить люблю, и очень, всегда, когда это можно было сказать, и даже сейчас, тебе и тебе, Ужас, мой, как оказалось, более нежный друг и более верный, чем ты – простая девчонка… и даже сейчас, когда вы просите меня почитать о любви, тяжёлые дни.

А вы, дни, закутанные в пледы и шали, сидите с часами в зубах. Один (в белой шляпе) читает мой пульс. Какая бесцельность. Наношу удар. Пейзаж, сад, вода. Шляпа вылетела в окно. Поезд несётся в тупик, проводник раздаёт чай и бинокли. Тупик виден плохо. Ещё несколько… в километрах.

Пятьдесят. Спуск.

И пять. Спуск.

Пейзаж – шестьдесят!

И этот последний спуск так крут, что колёса отрываются от рельс и поезд пикирует в море. Крабов, акул, он, гудок, паровоза пугает. Успели закрыть окна. С поверхности моря падают венки.

Смеёмся. Среди спутников женщина. Спит. Укачало. Ты берёшь ее на руки, несёшь в свободное купе. Снова тоннель; пытаешься овладеть, но меня пугает шуршание её губ. Чувствую – кто-то третий между тобой и женщиной. Надо спешить. Всё в воде. Страх. Свет лампы, вижу, о радость! – перед моим лицом плачет, вылезшая изо рта спутницы гремучая змея. Хвост издает звуки. Спутница рвёт своё платье. Затем привлекает к поцелую. Тем временем змея переползает в тебя. Потом снова в спутницу, снова в тебя, всё быстрей и быстрей, пока шуршание гада не перерастает в свист единения не то губ, не то змея, не тех губ, не того змея. Колесо. Неразрывно. Огонь, глина, лёд. Отрыв. Она в последнем дыханье. Остаётся в пейзаж. Поезд в тупик.

Часто предлагали личинке сесть в поезд. Танец на картофельных полях затянулся. Поздно. Теперь виден лишь свет уходящего последнего вагона…высиживание жемчуга продолжается…если бы знать раньше. Теперь ты трепетно собираешь скромные пожитки; неуёмный странник, всё надеешься на удачу, на оседлость. Душа (или что-нечто) наблюдает, как её бывший хозяин, морщась, укладывается последний раз. Ощупаем его сон, что-нибудь отшепчем. Мы ещё увидим в раскрытых глазах отражённый танец порезанных горящих сухожилий. Огонь, плавающий весёлый пепел. Где-то звукочит музыкальное. А мне снова на картофельное поле. Удаляющаяся душа ласково, сентиментально вспоминает минуты дружбы. Как давно. Сейчас она испачкалась вылетая из времени было достаточно чтобы убрать ноги и безногому. Носитель сокровищ, вместитель надежд, искупитель – в пар, в дым. Душа закрывает глаза, скрывает лицемерие. Тяжкие обязанности закончены. Пока говорил Ужас, Афродита складировала сперму; кликушество мысли, балалаечная струна на шею горлянке.