Джоан Дидион - Год магического мышления [litres с оптимизированной обложкой]

– Я просто не вижу во всем этом хорошую сторону, – услышала я со стороны свой голос.

Потом врач сказал, что если бы Джон присутствовал при этом, он бы счел мой способ выражаться забавным, как счел и он сам: “Разумеется, я понимаю, что вы хотели сказать, и Джон тоже понял бы: вы имели в виду, что не видите света в конце тоннеля”.

Я согласилась с его истолкованием, хотя он был неправ.

Я имела в виду именно то, что сказала: я не могла найти в этом хорошую сторону.

Когда я задумалась над разницей между этими двумя оборотами речи, то осознала, что всегда воспринимала себя как человека, способного во всем искать – и находить – хорошую сторону. Я верила в строки популярных песен, я искала серебряную изнанку любого облака, я считала возможным пройти сквозь бурю. Теперь до меня дошло, что это песни даже не моего поколения: эти песни и такой оптимизм были популярны на поколение или два раньше. В моем поколении тон задавали Лес Пол [57] Лес Пол (1915–2009) – гитарист, автор песен, один из изобретателей электрогитары. Мэри Форд (1924–1977) – его жена. и Мэри Форд и “Как высока луна” [58] “Как высока луна” – джазовый стандарт, стихи Нэнси Гамильтон, музыка Моргана Льюиса. Впервые исполнялся в бродвейском ревю 1940 года, вошел в репертуар множества певцов, в том числе дуэта Пол – Форд. – совсем другой настрой. Также до меня дошло – мысль не оригинальная, но для меня новая, – что те ранние песни проистекали из жалости к себе. Та, кто высматривает серебряную изнанку, полагает, что над головой у нее собрались тучи. Тот, кто поет, как он пройдет сквозь бурю, опасается, что, если не пройдет, буря его погубит.

Я твердила себе, что мне всю жизнь везло. Мне казалось, что вывод из этого: я не имею права теперь считать себя невезучей.

Я думала, что таким образом справляюсь с жалостью к себе.

Была уверена, что справилась.

И лишь существенно позже призадумалась: а какое отношение ко всему этому имеет “везение”? Как я ни всматривалась в свою историю, никаких примет “везения” не обнаруживалось. (“Повезло”, – как-то сказала я врачу, когда анализы обнаружили решаемую проблему, которая стала бы не столь решаемой, если бы мы ее вовремя не обнаружили и запустили. “Я бы не называла это везением, – возразила она, – это входит в правила игры”.) И я не считала, что “невезение” убило Джона и поразило Кинтану. Однажды, когда она еще училась в Уэстлейкской школе для девочек, Кинтана заговорила о несправедливом, как ей показалось, распределении бед. В девятом классе она вернулась из похода в парк Йосемити и узнала, что ее дядя Стивен покончил с собой. В одиннадцатом классе в гостях у Сьюзен ее разбудили в полседьмого утра и сообщили об убийстве Доминик. “У большинства ребят в Уэйстлейке не умер даже никто из знакомых, – сказала она, – а у меня, с тех пор как я там учусь, в семье случилось убийство и самоубийство”.

– В конечном итоге счет сравняется, – сказал Джон. Эти слова озадачили меня (что это вообще значит и неужели он не мог придумать ответ получше?), но Кинтану вроде бы успокоили.

Несколько лет спустя, после того как родители Сьюзен умерли один за другим с разницей в год или два, Сьюзен спросила, помню ли я слова Джона – что в итоге счет сравняется. Я сказала, что помню.

– Он был прав, – сказала Сьюзен. – Так и вышло.

Я помню, как я была потрясена. Мне и в голову не приходило, что Джон имеет в виду такое: что в итоге беда настигнет каждого из нас. Либо Кинтана неверно передала его слова Сьюзен, либо Сьюзен не так поняла. Я сказала Сьюзен, что Джон имел в виду совсем другое: он имел в виду, что у людей, с которыми стряслась беда, потом случится и что-то хорошее.

– Нет, я вовсе не это имел в виду, – возразил мне Джон.

– Я правильно его поняла, – сказала Сьюзен.

А я, значит, ничего не понимала?

Взять хотя бы это понятие – “везение”. Я не только не верила, будто Джона убило и Кинтану поразило “невезение”, – я верила в нечто противоположное. Я верила, что могла и должна была это предотвратить. Лишь после сна, в котором я осталась в одиночестве возле взлетной полосы в аэропорту СантаМоника, я подумала, что на каком-то уровне я все же не считала себя виноватой. Я винила Джона и Кинтану – это существенное отличие, но в нем не было для меня никакой пользы.

Хоть раз в жизни – просто оставь как есть.

Через несколько месяцев после смерти Джона, на исходе зимы 2004-го – после “Бет Изрэил” и медцентра Колумбийского университета, но до калифорнийского медцентра – Роберт Сильверс из “Нью-Йорк ревью оф букс” спросил, хочу ли я, чтобы он внес мое имя в списки корреспондентов на летних съездах Демократической и Республиканской партий. Я сверила даты: съезд демократов в Бостоне в конце июля, а республиканцев – в Нью-Йорке за неделю до Дня труда. Я согласилась. В тот момент это казалось удачным способом наметить себе срок для возвращения к нормальной жизни – и отложить его на сезон или два, пока пройдет весна и почти все лето, и приблизится осень.