Джоан Дидион - Год магического мышления [litres с оптимизированной обложкой]

У меня была привычка рассказывать Джону свои сны – не для того, чтобы их истолковать, но чтобы избавиться от них, освободить разум в начале дня. “Не рассказывай мне свой сон”, – обычно предупреждал он, когда я просыпалась утром, но в итоге соглашался выслушать. Когда он умер, я перестала видеть сны.

В начале лета сны вернулись – впервые с тех пор, как это произошло, Поскольку я уже не могла сваливать их на Джона, то поймала себя на том, что размышляю о них. Помню абзац из моего романа середины 1990-х, “Последнее, чего он хотел”:

Разумеется, и без этих последних шести записок мы бы знали, что значили сны Елены.

Сны Елены были о смерти.

Сны Елены были о старении.

Больше ни у кого не было (и не будет) снов Елены. Мы все это знаем.

Дело в том, что Елена этого не знала.

Дело в том, что Елена дистанцировалась в первую очередь от самой себя, тайный агент, столь удачно скрывавший свои операции, что утратил доступ к собственным кодам.

Я понимаю, что нахожусь в ситуации Елены.

В одном сне я вешаю в шкаф плетеный пояс, и он рвется. Примерно треть длины остается у меня в руках. Я показываю обрывки Джону. Я говорю (или это он говорит, поди разбери во сне), что это был его любимый пояс. Я решаю (опять-таки, я думаю, что я решаю, мне следовало решить, полупроснувшийся разум подсказывает мне правильные действия) найти ему такой же плетеный пояс.

Иными словами – починить то, что сломала. Вернуть его .

От моего внимания не ускользнуло сходство порванного пояса с тем, который я нашла в пластиковом мешке, выданном мне в больнице. И тот факт, что я все равно думаю, будто это я его порвала, это я сделала, это я виновата .

В другом сне мы с Джоном летим в Гонолулу. С нами летит множество людей, мы собрались в аэропорту Санта-Моники. Студия “Парамаунт” организовала рейс. Нам раздают посадочные талоны. Я поднимаюсь на борт. Какая-то путаница. Другие люди тоже поднимаются на борт, а Джона не видать. Я тревожусь: не случилась ли накладка с его посадочным талоном. Я решаю, что мне следует выйти из самолета, дождаться Джона в машине. Пока жду в машине, замечаю, что самолеты взлетают один за другим, и в конце концов на аэродроме остаюсь только я. Первая моя реакция во сне – гнев: Джон сел в самолет без меня. Вторая реакция – перенос гнева: студия не проследила за тем, чтобы мы оказались в одном самолете.

Роль “Парамаунта” в этом сне потребовала бы отдельного обсуждения; к делу это не относится.

Обдумывая этот сон, я вспомнила “Тенко”. По мере того как разворачивался сериал, англичанок освобождали из японского лагеря, и они воссоединялись в Сингапуре с мужьями. Не у всех встреча прошла благоприятно. Часть женщин подсознательно возлагала на мужей ответственность за пережитые в плену страдания. В каком-то иррациональном смысле они чувствовали, что мужья их бросили. Чувствовала ли и я себя брошенной, забытой на аэродроме? Ненавидела ли Джона за то, что он покинул меня? Возможно ли одновременно чувствовать и гнев, и свою вину?

Я знаю, как ответил бы на этот вопрос психиатр.

Напомнил бы мне о хорошо известной цепной реакции, в которой гнев порождает чувство вины, а оно в свою очередь порождает гнев.

Я не отвергаю этот ответ, но он говорит мне меньше, чем оставшийся неисследованным образ, загадка: почему я сижу одна возле взлетной полосы аэропорта Санта-Моника, наблюдая, как улетают самолеты, один за другим.

Мы все это знаем.

Дело в том, что Елена этого не знала.

Я просыпаюсь – кажется, в половине четвертого утра – и обнаруживаю, что телевизор включен. То ли Джо Скарборо, то ли Кит Олберман разговаривает с супружеской парой, летящей из Детройта в Лос-Анджелес рейсом “Северо-Запад 327” – я даже записала номер, чтобы рассказать Джону, – на котором начались, как сказали, “террористические учения”. Четырнадцать человек, как сказали, “арабы”, в какой-то момент после вылета из Детройта стали собираться возле туалета и входить туда один за другим.

Пара, которая сейчас дает интервью, сумела связаться с экипажем.

Самолет приземлился в Лос-Анджелесе. “Арабы”, все четырнадцать с просроченными визами (ведущего в студии это удивило больше, чем меня), задержаны, потом отпущены. Все, включая дававшую интервью пару, отправились по своим делам. Итак, это не было “покушением на теракт”. Вот почему это назвали “террористическими учениями”.

Во сне я понимаю, что нужно обсудить это с Джоном.