Чжан Вэй - Старый корабль

— Беда, Четвёртый Барин не выскочил!

Толпа тут же смешалась. Послышалась хриплая брань человека в годах, и все узнали голос Чжао Додо:

— Какого ты, мать твою, орёшь? Быстро давай за Четвёртым Барином и доставь его сюда…

Тут же кто-то выбрался из толпы и стрелой помчался по проулку.

Никто на пустыре не обмолвился словом, и от этой тишины напряжение лишь нарастало. Прошло какое-то время, и в проулке показался убежавший, который громко кричал:

— Четвёртый Барин спал! Он велел всем возвращаться по домам, второго толчка не будет!

На пустыре раздались вздохи облегчения. Затем старики велели детям расходиться по домам. Толпа разбрелась. Молодой человек спустился с фундамента и тоже неторопливо направился к дому.

Под стогом остались Суй Баопу с братом и сестрой.

— Четвёртый Барин прямо небожителем сделался! Ишь раскомандовался! — выругался Цзяньсу, глядя куда-то вдаль.

Баопу поднял отставленную братом трубку, покрутил в руках и положил обратно… Потом выпрямился всем своим мощным телом, глянул на гаснущие звёзды и вздохнул. Скинул рубашку, набросил на плечи сестры, постоял немного и молча пошёл прочь.

Дойдя до участка рухнувшей стены, он заметил, что в темноте мелькнуло что-то белое. Подойдя поближе, он замер — это была полуобнажённая девушка. Разглядев, кто перед ней, она негромко хихикнула. Горло Суй Баопу невыносимо жгло, он дрогнувшим голосом позвал: «Наонао…» Она снова хихикнула, потопала перед ним, высоко задирая длинные белые ноги, потом отпрыгнула в сторону и убежала…

Наверное, судьба семьи Суй связана с этими старыми мельничками. Поколение за поколением члены этой большой семьи занимались производством лапши. Как только все трое: Баопу, Цзяньсу и Ханьчжан — достигли трудоспособного возраста, их уже можно было найти или на залитом солнце сушильном участке, или среди белого пара производственного цеха. В голодные годы лапшу, конечно, не делали, но как только старые жернова снова закрутились, члены семьи Суй тут же вернулись на свои рабочие места. Баопу любил покой. Много лет он провёл, сидя на квадратной деревянной табуретке и следя за старым жёрновом. Цзяньсу занимался доставкой лапши и целые дни проводил в пути, отвозя её на телеге по песчаной дороге к приморским пристаням. У Ханьчжан работа была самая завидная: её всегда можно было видеть в белоснежном платке на сушильном участке среди серебристых нитей лапши. Теперь фабрику взял в аренду Чжао Додо. В первый же день он созвал общее собрание и объявил: «Фабрикой нынче управляю я. Те, кто хочет остаться — добро пожаловать, те, кто хочет уйти — скатертью дорога. А все, кто остаётся, должны быть готовы работать со мной со всем старанием!» Когда он закончил, несколько рабочих тут же уволились. Баопу, его брат и сестра после собрания вернулись, как обычно, на свои рабочие места. Мысль об уходе с фабрики, похоже, никогда им и в голову не приходила. Они были уверены, что изготавливать лапшу — их дело, и только смерть могла разлучить их с этой работой. Баопу сидел в одиночестве на старой мельничке, и в его ежедневные обязанности входило добавлять фасоль деревянным совком в глазок жернова. Он сидел, повернувшись крепкой широкой спиной к входу, и вверху, справа, имелось одно единственное в этом каменном мешке окошко. Через него виднелись обширные речные отмели, стоявшие тут и там «старые крепости» и заросли ивняка. Чуть дальше под голубыми небесами отсвечивала серебристым блеском часть земли. Там сушили лапшу. Казалось, там и солнце светило ярче, и тёплый ветерок дул ласковее, и оттуда смутно доносился смех и пение. На чистом песке плотными рядами, словно лес, выстроились сушильные рамы, между которыми туда-сюда сновали девушки, среди них были Ханьчжан и Наонао… Со всех сторон вокруг сушильного цеха на песке лежали ребятишки, они ждали, не упадёт ли с рамы лапша, и если это случалось, кидались подбирать обломки. Через окошко их мордашки было не разглядеть, но Баопу мог представить, как они сияли от счастья.

Хлопоты в сушильном цехе начинались с раннего утра, ещё до восхода солнца. Пожилые женщины по расположению облаков на небе определяли направление ветра на день и соответственно расставляли рядами сушильные рамы. Их следовало выставлять перпендикулярно направлению ветра, иначе при порывах мокрая лапша слипалась. В цех с грохотом заезжала повозка за повозкой, и лапшу развешивали на рамах. Она свисала с них, белая и чистая, как снег, и девушки умело поправляли её пальцами и отрывали слипшиеся пряди. Они занимались этим беспрерывно целый день, пока волокна лапши не высыхали и не начинали трепетать на ветру, как тонкие ивовые веточки. Народ говорил, что лапше марки «Байлун» нет равных в мире не только из-за свойств воды Луцинхэ, но и благодаря ловким девичьим пальчикам. Девушки внимательно поглаживали их сверху вниз и слева направо, словно касаясь струн арфы. Отсветы зари оставались на их лицах, но постепенно исчезали с волокон лапши, на которых в конечном счёте не должно было оставаться иного цвета, кроме белоснежно-белого… Солнце пригревало тела девушек, и со временем кто-то тихонько запевал. Песня звучала всё громче, все лишь слушали, пока запевала не осознавала, что её слушают, и все разражались аплодисментами и смехом. Громче всех на сушилке звучал голос Наонао, она любила делать то, что ей по душе, и нередко бранилась без особой причины. Обруганные не сердились, все знали, что у Наонао нрав такой. Насмотревшись кино про диско, она нередко начинала выплясывать прямо на песке. При этом все остальные бросали работу с криками: «А ну, давай ещё разок!» Наонао никогда никого не слушалась, и, если ей больше не хотелось танцевать, она могла улечься на горячий песок, подставив солнцу белую кожу. Однажды она стала ворочаться на песке и приговаривать: «Целый день вот чего-то не хватает…» Все рассмеялись, а одна женщина постарше хмыкнула: «Паренька зелёного, чтобы приобнял, вот чего тебе не хватает!» — «Боюсь, не народился ещё такой паренёк!» — хмыкнула вскочившая Наонао. Девушки весело захлопали в ладоши… Насмеявшись, все вновь принялись за работу.