Юрий Луговской - Черное солнце

Павел прочитал описания покушения Каляева на великого князя в тогдашней прессе. А вот речь самого террориста на суде, пламенная речь:

…Но оглянитесь: всюду кровь и стоны. Война внешняя и война внутренняя. И тут и там пришли в яростное столкновение два мира, непримиримо враждебные друг другу… И вот результат: позор неслыханного поражения военной державы, финансовое и моральное банкротство государства, политическое разложение устоев монархии внутри наряду с естественным развитием стремления к политической самостоятельности на так называемых окраинах, и повсюду всеобщее недовольство, рост оппозиционной партии, открытые возмущения рабочего народа, готовые перейти в затяжную революцию во имя социализма и свободы, и — на фоне всего этого — террористические акты… Что означают эти явления? Это суд истории над вами.

…Террористические идеи глубоко запали мне в душу, и я искал их разрешения в действии… (Из кассационной жалобы Каляева в Сенат.)

Из Якиманской части Каляева перевезли в Бутырскую тюрьму, в Пугачевскую башню. Через несколько дней его посетила жена убитого им Сергея Александровича, великая княгиня Елизавета Федоровна. «Мы смотрели друг на друга, — писал об этом свидании Каляев, — не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития…

— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.

И я взял иконку».

Свидание это впоследствии было передано в печати в неверном и тенденциозном изложении… И это доставило Каляеву много тяжелых минут. Впоследствии, в письме от 24 марта, он писал великой княгине:

«Мои убеждения и мое отношение к царствующему дому остаются неизменными, и я ничего общего не имею с какой-либо стороной моего „я“, с религиозным суеверием рабов и их лицемерных владык. Я вполне сознаю свою ошибку: мне следовало отнестись к вам безучастно и не вступать в разговор. Но я поступил с вами мягче, на время свидания затаив в себе ту ненависть, с какой, естественно, я отношусь к вам. Вы знаете теперь, какие побуждения руководили мной. Но вы оказались недостойной моего великодушия…».

Каляев пишет своим товарищам: «Умереть за убеждения — значит звать на борьбу, и, каких бы жертв ни стоила ликвидация самодержавия, я твердо уверен, что наше поколение кончит с ним навсегда… Это будет великим торжеством социализма…»

В 3 часа дня Каляеву был вынесен приговор: смертная казнь.

«Я счастлив вашим приговором, — сказал он судьям, — надеюсь, что вы решитесь его исполнить надо мной так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии социалистов-революционеров».

…Каляев взошел на эшафот. Он был весь в черном, без пальто, в фетровой шляпе. Стоя неподвижно на помосте, он выслушал приговор. К нему подошел священник с крестом. Он не поцеловал креста и сказал:

— Я уже сказал вам, что я совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти.

Место священника занял палач Филиппов. Он набросил веревку и оттолкнул ногой табурет.

А иконку у княгини он все же взял, подумал Павел. Но быстро стал стыдиться этих проявлений своего «я». Как сам он точно определил, человеческих проявлений, сославшись на якобы какую-то статью в газете. С одной стороны — такие глобальные мысли, такие порывы, при чем тут тогда какая-то статейка, написанная каким-то писакой, а, великий социалист-революционер? Нет, здесь все не так просто. И у сверхлюдей есть свое Ватерлоо. Значит, все не так безнадежно в этой жизни, просто не надо становиться идейными машинами и не создавать эти машины самим своим поведением.

— Эй, сексуальный террорист, в чем лучше запекать рыбу — в сметане или майонезе? — услышал он из кухни Катю.

— В майонезе, только в майонезе! — Павел посмотрел на часы: скоро должны прийти Димка с Гульсум. — А вино у нас есть? — Он вошел на кухню и всей грудью вдохнул аромат, исходящий из духовки.

— Нет, ты позавчера допил, да и зачем, мусульмане не пьют.

— Ох, Катька, да хватит уже! Несть во Христе ни эллина, ни иудея.

— Во Христе — да, а в Аллахе…

— Катюша, она будущий искусствовед. А современное искусствоведение предполагает интерес к религии, в первую очередь эстетический. К тому же ей, по моим подсчетам, должно быть примерно лет двадцать. Три года из них она училась в Москве, в МГУ. Какой там Аллах? Там, скорее, Ницше и Древняя Греция. Или Рим, точно тебе говорю, вот посмотришь.