Рейчел Джойс - Золотой жук мисс Бенсон [litres]

И Марджери смотрела на закрытые глаза спящей девочки, осененные поистине королевскими ресницами, на ее многообещающий носик, на крохотные пальчики с самыми настоящими ноготками, на густую гривку ее волос.

(«У нее твои чудесные волосы, Мардж». – «Этого не может быть, Инид». Однако волосы у девочки и впрямь были густые, волнистые. Просто великолепные волосы.)

Когда Марджери впервые услышала, как Глория икает, она чуть не взорвалась от восторга. Как может такая крошка быть столь совершенной? Ведь это уже настоящий человек! Те чувства, которые она испытывала к ребенку, были подобны некой неукротимой первобытной силе; по сравнению с ними ее любовь к Инид казалась чем-то бледными и заурядным. А любовь к Глории, совершенно заполонившая ее душу, была так велика и так болезненна, что не было понятно, есть ли у нее предел – Марджери, едва на шаг отойдя от девочки, уже бросалась назад, чтобы убедиться, что та по-прежнему дышит ровно и спокойно. Каким же плоским, неинтересным, мелочным было мое существование до сих пор, думала Марджери. Какой невежественной дурой я была! Ее вдруг стали беспокоить такие мелочи, которых она раньше даже не замечала. Какая-нибудь дождевая тучка или повисший в воздухе паук. Ради благополучия Глории она готова была найти такую страну, где нет ни болезней, ни грязи, а все люди исключительно добры, и перебраться туда жить.

Однако оставалась еще работа, которую непременно нужно было завершить. Собранные экземпляры требовалось правильно наколоть и оформить, снабдив необходимыми справками; нужно было также подытожить и привести в порядок свои полевые записи, прежде чем предпринимать какие-то шаги по продаже коллекции. Так что, пока Инид и девочка спали, Марджери отправлялась в свой кабинет, плотно прикрывала за собой дверь – но отнюдь не для того, чтобы туда не вошла Инид, а для того, чтобы ей самой не захотелось оттуда выйти, – и заставляла себя полностью сосредоточиться на работе. Сперва жука нужно было извлечь из спирта, обсушить, а потом, пока он еще мягкий, аккуратно наколоть. Кропотливый процесс накалывания требовал исключительного внимания. Первая булавка должна была непременно пройти через его правую верхнюю часть; при этом высота уже наколотого жука ни в коем случае не должна была превышать половины дюйма; затем следовало хорошенько расправить его усики и лапки, чтобы они не выглядели плоскими, но при этом нельзя было утратить ни одного, даже самого крошечного волоска на лапках; и под конец нужно было раскрыть надкрылья, чтобы видны были восковые внутренние крылышки. А ведь времени у Марджери было ужасающе мало. Его почти не оставалось. Она должна была переправить Инид и малышку в безопасное место до того, как сюда явится разыскивающая их полиция. Впрочем, пока они здесь, далеко на севере, Марджери чувствовала себя относительно спокойно.

– Инид?

– Мм?

– Инид, ты хорошо себя чувствуешь?

– Ничего, только голова немного болит. Не волнуйся, Мардж.

И все же через пять дней после рождения Глории Инид по-настоящему заболела. Она, правда, относилась к своему недомоганию очень легко. И делала вид, будто устала, только и всего. Но Марджери замечала, что она, даже просто пересекая веранду, движется очень медленно, почти ползет и одной рукой цепляется за все, лишь бы удержаться на ногах. Под глазами у нее залегли темные круги. А однажды она, словно забывшись, вдруг спросила, придет ли к чаю ее мать.

– Твоя мать? – удивилась Марджери. – Но твоей матери здесь нет. Мы с тобой находимся в Новой Каледонии, Инид. А мама твоя умерла, когда ты была еще совсем маленькой.

Инид помолчала, покрепче обхватила ребенка обеими руками и прижала его к груди, точно собиралась сойти с тротуара на проезжую часть, забитую машинами и лишь в последнюю минуту передумала это делать.

– Господи, что это я такое говорю! – засмеялась она.

Но вскоре ей стало хуже. Она даже днем стала кутаться в два одеяла, хотя солнце светило вовсю и даже в тени стояла удушающая жара. Инид явно знобило, кожа ее была покрыта мурашками, а на еду она теперь и смотреть не могла. И пить почему-то отказывалась. Ей хотелось одного: спать, спать, спать. Она порой засыпала, даже когда кормила Глорию. Потом ее вдруг стало трясти, как в лихорадке. Марджери перепугалась.

– Да что с тобой такое? Что у тебя болит? – спрашивала она.

– Ничего. Мне просто холодно, – отвечала Инид. – Мне ужасно холодно!

Марджери притащила все имевшиеся в доме одеяла и всю теплую одежду, даже старый розовый халат Инид, и все это навалила на нее. Но Инид по-прежнему стучала зубами от чудовищного озноба, так что этот стук был слышен даже из-под наваленной на нее груды одеял. И еще от Инид стал исходить какой-то неприятный запах. Марджери очень не хотелось говорить ей об этом, но она понимала, что дело плохо.