Рейчел Джойс - Золотой жук мисс Бенсон [litres]

Они изо всех сил старались удержаться на ногах и не покатиться вниз. Затем Марджери обнаружила между двумя валунами довольно глубокую расщелину, и женщины вместе с собакой заползли туда и прижались друг к другу, постаравшись втащить с собой хотя бы то немногое, что не успели унести ветер и дождь. Но все же они потеряли одну сетку для ловли насекомых, несколько ловушек и бутылку с этанолом. Унесло даже бейсболку Инид. Вокруг стоял не просто шум, а какой-то дикий рев. Марджери никогда не слышала ничего столь же оглушительного. Ветер налетал резкими порывами, словно удар сплеча – надевать шлем было бессмысленно: струи дождя и сломанные ветки грохотали по нему так, что проще было бы самой все время колотить себя по голове. Стволы самых высоких сосен сгибались под самыми невероятными углами; в воздухе летали бананы, кокосовые орехи, листья, сломанные ветки и стаи птиц. Отовсюду доносился треск расщепляющегося дерева, грохот падающих стволов и камней, шипение воды и какие-то странные звуки – то всасывающие, как у болотной трясины, то трескучие, как ружейные выстрелы. И сквозь весь этот невообразимый шум издали время от времени доносился еще и рев гигантских волн, разбивавшихся о рифы. Молнии вспыхивали одна за другой; их фиолетовые, желтые, серебристо-белые вспышки ненадолго высвечивали какой-нибудь кусок леса, а потом тьма, словно щелкнув зубами, снова поглощала все вокруг. Шторм был так силен, что казалось, на его окончание нет ни малейшей надежды. Растрепанные ветром волосы женщин стояли дыбом; вид у обеих был совершенно безумный.

– Мы погибнем! – то и дело пронзительно вскрикивала Инид. – Погибнем!

А с Марджери, которая тоже была охвачена ужасом, случилось нечто непонятное; такого с ней никогда не бывало. Глядя, как мимо них со свистом проносятся в воздухе всевозможные предметы, которые даже толком рассмотреть было невозможно, она вдруг начала говорить без умолку, причем о таких вещах, которые далеко не всегда имели хоть какой-то смысл. Собственно, она сама себе велела: «Марджери Бенсон, превратись в тупую говорящую машину, но ни в коем случае не сдавайся!» И пока Инид, пригибаясь к земле и в ужасе пряча голову, то начинала рыдать, то пронзительно вскрикивала и твердила, что все кончено и они непременно погибнут, Марджери стала громким голосом перечислять все, что приходило ей в голову – названия животных, буквы алфавита, страны света, торговые города, столицы государств. И пока она это делала, ей удавалось держать собственный ужас на поводке.

– Мардж, – не выдержала Инид, – какое все это имеет значение? Какое мне дело, можешь ли ты вспомнить, название какого животного начинается на букву Х? Заткнись! Мы все равно вот-вот погибнем!

Но Марджери и не подумала заткнуться. Она продолжала говорить. Она чувствовала, что они с Инид, пойманные циклоном в ловушку на склоне горы, сейчас точно воздушные змеи, рвущиеся в разные стороны, которых удерживает одна и та же рука. И делать то, что сейчас делает она, для них обеих жизненно важно, ибо она должна не только собственный ужас удержать на поводке, но и позаботиться о перепуганной беременной Инид, которая почему-то абсолютно убеждена, что наступил их последний день на земле. И Марджери продолжала неумолчно говорить, перескакивая с одной темы на другую и не обращая внимания на вопли Инид, твердившей, что им конец. Как ни странно, чем больше она говорила, тем больше прояснялось у нее в голове, тем больше смысла вкладывала она в каждое произнесенное слово, тем более уверенной она себя чувствовала; теперь она твердо знала, что жива, и не только не собирается умирать, но и Инид умереть не позволит. А для этого всего и нужно-то продолжать говорить.

Она назвала все известные ей имена мальчиков, затем имена девочек, затем даты знаменитых сражений и жен Генриха Восьмого; после чего вспомнила всех британских королей и королев со времен Альфреда Великого, перечислила всех святых, каких смогла вспомнить, и принялась за поэтов. После поэтов она без передышки стала вспоминать рецепты тех блюд, что были популярны во время войны. Короче, годилось все.

Спустилась ночная тьма, ветер по-прежнему устрашающе выл, но Марджери продолжала говорить. К ночи вдруг стало так холодно, что она дрожала всем телом, а тут еще и Инид, вся в слезах, беспомощно причитала: «Теперь мы замерзнем до смерти!» Но Марджери холоду сдаваться не желала, хотя пальцы на ногах у нее совершенно заледенели, а уши почти утратили чувствительность. Пронизывающий холод стал настолько силен, что начинал уже восприниматься как тепло, вызывая опасную сонливость. Крепко обняв Инид и прижимая ее к себе, Марджери будила ее то угрозами, то громким перечислением месяцев года – сперва как полагается, а потом задом наперед, – затем ее осенила еще одна гениальная идея, и она начала перечислять семейства и подсемейства жесткокрылых, включая латинские названия каждого жука. Однако и ее изобретательность, казалось, вот-вот будет исчерпана. Марджери изнемогала, и мысль о том, чтобы сдаться, все чаще приходила ей в голову, однако она отчетливо представляла себе, какая смерть ждет их здесь, на склоне горы, она видела, в каком отчаянии пребывает Инид от того, что может потерять и этого, столь долгожданного, ребенка, и силы вновь пробуждались в ней, да и умирать ей совсем не хотелось. Ей хотелось жить. Хотелось, чтобы жили и были счастливы Инид и ее будущий ребенок. Этого ей особенно хотелось. А для этого всего лишь и нужно было продолжать говорить.