Питер Хёг - Твоими глазами

Она была совсем близко. Но слова её доносились откуда-то издалека.

Очередной наплыв сперва показался совершенно непонятным. Всё стало серым. Я не мог понять, что я вижу, — картины или какое-то настроение, а может, и то и то. Всё начиналось медленно, словно фронт волны, как он выглядит издалека, или солнечное затмение. И волна, и тень поначалу казались лишь узкой полоской.

Я увидел первую картину. И успел подумать: это Вторая мировая война.

И тут волна накрыла меня целиком.

Наверное, я закричал. Проекторы погасли.

Должно быть, она их выключила. Зажёгся свет.

— Что это было? — спросил я.

Она придвинула свой стул вплотную к моему.

— Картины Второй мировой войны, — продолжал я. — Дома, руины, города, лица, лагеря смерти. Меня лично ничто никак не связывает с войной, она закончилась задолго до моего рождения. Откуда эти картинки?

Она молчала. Мне захотелось поскорее выбраться из этого помещения.

— Может, выпьем по чашке кофе? — спросил я. В городе?

— Нет, — ответила она.

Земля ушла у меня из-под ног.

И тут она рассмеялась.

— Я не пью кофе. Но могу выпить чая.

Мы пили чай в центре Орхуса, у реки, под каштаном. На улице было холодно, но зайти внутрь кафе я не решался. Пришлось бы сидеть слишком близко к другим людям.

Я не почувствовал, чтобы кеталар как-то физически на меня воздействовал. Ни разу за всё это время у меня не было такого чувства. Всё то, что я пережил, никак не было связано с принятым препаратом. Я увидел одну простую вещь — заставшую меня врасплох и внушающую ужас другую сторону действительности.

— Что же всё-таки случилось? — спросил я. — Это не было галлюцинацией, это никак не связано с таблеткой, всё казалось настоящим, что это было?

Она наклонилась ко мне и очень, очень медленно стала гладить меня по руке, от локтя до кончиков пальцев.

— Посмотри на свою кожу. Ты чувствуешь, что живёшь под её поверхностью. Мы все так чувствуем. Кожа — это внешняя граница нашей личности. Это неизбежный и необходимый барьер между людьми. Когда мы решили собрать сканированные изображения, показать их через проектор и попробовать говорить с пациентом прямо во время сканирования, в этот момент мы сделали первый шаг через этот барьер. Мы визуализировали то, что находится под поверхностью кожи. Мы дали людям возможность заглянуть внутрь себя. Посмотреть друг в друга при общении. Показав пациентам картины их внутренних органов, их мыслительной деятельности и физических ощущений, их графическое отображение, мы пошли ещё дальше. Мы начали визуализировать чувства и биологические процессы. Мы ослабляем брандмауэр между людьми. При помощи совсем небольшой дозы кеталара мы ещё больше ослабляем заслон, частью которого является наша кожа.

— И что тогда происходит?

— Тогда становится заметным глубинный контакт между людьми, который существует всегда. Может, это и происходит?

День был удивительно светлый, по-весеннему холодный, поток людей плыл мимо нашего столика.

Я чувствовал какую-то двойственность положения. С одной стороны, я смотрел на прохожих как на отдельных людей. Большинство из них были незнакомы друг с другом. Незнакомы мне. Но одновременно с этим, совсем рядом с этой действительностью существовала и другая. Где все они были связаны. Где я чувствовал, что весь город пронизан пульсирующими взаимосвязанными полями.

— Может быть, дело в языке, — предположил я, — том общем языке, на котором мы говорим, я всегда удивлялся связующей силе языка. Он присутствует повсюду, но невидимо, словно воздух, которым мы дышим. Или точнее, как кровь, как невидимая кровь, которая объединяет нас в одном большом языковом теле.

Она ничего не ответила.

— Почему Вторая мировая? — спросил я. — Откуда все эти картины? Война давно закончилась, откуда эти картины, они были такими реалистичными, более реалистичными, чем в кино, казалось, что всё происходит на моих глазах, здесь, в клинике.

Пока я говорил, она положила на стол деньги и стала подниматься с места.

Я схватил её за руку. Всякий раз, когда мы доходили до важных вопросов, она уклонялась от ответов.

Наверное, я схватил её сильнее, чем предполагал. Она выпрямилась, приблизилась ко мне, и во взгляде её появилось что-то угрожающее. Такого я раньше не видел. Во всяком случае, в последние тридцать лет не видел.

— Отпусти меня, — сказала она тихо.

Я отпустил её.

— Мы предаём науку.

Она по-прежнему говорила совсем тихо.