Рейчел Каск - Транзит

– Вы читали? – спросил он, посмотрев на меня с выражением возмущенного изумления, будто сам еще продолжал ее читать.

В девятнадцать он всё еще был девственником: он никогда никому не раскрывал свою сексуальность, потому что не знал как. Он не знал, что можно жить, будучи геем; он не осознавал, что то, что было у него внутри, могло выйти наружу и стать реальностью. В Ницце, как и в других местах, девушки обращали на него внимание, прикасались к нему застенчивыми телами и робкими пальцами; когда они говорили с ним, их смущение и неуверенность как будто отражали его собственные чувства в такой степени, что они вдруг понимали: того, что они ищут, в нем нет, он недостаточно отличается от них, чтобы их разгадать, и, скорее всего, он создал бы только больше проблем. Мир Жана Жене был отречением от всего этого, миром упорствующего самовыражения и себялюбивого желания. Это было такое жестокое предательство и кража женского, что он чувствовал себя виновным уже за то, что читал книгу в компании этих робких девушек, которые бы никогда – он был уверен – не похитили мужское таким же образом и, скорее, жили бы жизнями, в которых неудовлетворенные желания мучили бы их так же, как и его.

Когда он отказался от поступления, чтобы остаться в Париже, и рассказал родителям правду, они ответили на это осуждением и отвращением. Мне было всё равно, сказал Оливер. Жажда любви, продолжил он, была такой сильной, что я решил, что родители в действительности никогда вовсе и не любили меня. Отдаваясь целиком в руки Марка, он сделался сиротой. Просыпаясь каждое утро в красивой квартире в Сен-Жермен, в залитой солнцем комнате, полной картин и предметов искусства, под льющиеся на улицу из открытых окон мелодии Бетховена и Вагнера, любимых композиторов Марка, он часто чувствовал себя героем книги, человеком, который пережил тяжелые испытания и был за это вознагражден счастливым концом. Это было полностью противоположно тому, что он чувствовал на пляже в Ницце. И всё же иногда он мысленно примерял свою жизнь на жизнь родителей: хороший вкус и образованность Марка, его благосостояние, даже его машину – «Астон» с открытым верхом, которым бы восхитился его отец и в котором они с гулом катались по Елисейским Полям летними вечерами. Всё это соотносилось с его глубинным чувством реальности по той причине, что это были ценности его родителей.

Ему даже в голову не приходило, что отношения могут закончиться. Он помнит, как это осознание впервые пришло к нему – чувство зарождающегося холода, как первый налет зимы, ошеломляющее ощущение неправильности, как будто что-то сломалось глубоко внутри мотора его жизни. Долгое время он делал вид, что не слышит этого, не чувствует, но тем не менее его совместная жизнь с Марком неумолимо шла к концу.

Он прервался, его лицо осунулось и побелело. Уголки рта опустились, как у ребенка. Круглые глаза за длинными темными ресницами заблестели.

– Я не знаю, как давно вы написали рассказ, который прочли сегодня, – сказал он, – и чувствуете ли вы всё это сейчас, но… – и, к моему удивлению, прямо за столиком, при всех, он начал плакать, – та, кого вы описали, – это я, та женщина – это я, ее боль – моя боль, и я должен был прийти, чтобы сказать вам в лицо, как много это для меня значит.

Огромные блестящие слезы катились по его щекам. Он не вытирал их. Он сидел, держа руки на коленях, и слезы струились по его лицу. Все остальные замолчали; Джулиан наклонился вперед и положил руку на узкие плечи Оливера.

– О, ну вот, опять разводишь сырость, – сказал он. – Сегодня вечером вокруг сплошная вода. – Он достал из кармана платок и протянул его Оливеру. – Вот, держи, милый. Ради меня, вытри глаза и пойдем танцевать.

Все остальные уже стояли, Луи застегивал куртку. Один друг собирался отвести их в местный клуб, сказал Джулиан, демонстративно перевязывая свой розоватый галстук; неведомо что они там подхватят, но, как он говорил, он не из тех, кто отклоняет приглашения.

Он протянул мне руку.

– Приятно, что вы стали прослойкой в нашем бутерброде, – сказал он. – Вы оказались не такой жесткой, как я ожидал, – добавил он, не отпуская моих пальцев. – И более вкусной.

Он облизнулся, а Луи смотрел с виноватым, испуганным видом. Когда Джулиан наконец отпустил мою руку, Луи подал мне свою.

– До свидания, – сказал он, то ли торжественно, то ли нарочито изображая торжественность.

Они повернулись к выходу, и я с удивлением увидела, что модератор вернулся к столику и сел. Я сразу же сказала, что ему не нужно оставаться, только чтобы составить мне компанию. Если он хочет пойти с остальными, я с радостью вернусь в отель.