Леонид Каганов - Диалоги рептильного мозга

Еды было вдоволь. Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы её казалось больше, чем на самом деле. Говорили тосты по очереди, не чокаясь.

— Генка умер из-за неправильного поведения, — объясняла Галка. — Сам и виноват. А я веду себя правильно, со мной такого не случится.

— Только не думайте, что вас одну очень жалко, — успокаивала Светка сидящую рядом Лизавету. — Меня тоже очень жалко — у меня летом тоже умер дядя.

— Мне срочно надо выяснить, от чего именно умер твой дядя! — заинтересовалась Галка. — Я хочу убедиться, что не повторю его ошибку!

— Но все тут заценили, с кем я теперь живу? — ответила ей Светка. — Хамон — француз и негр, и моложе меня. А чего добились вы?

После второй рюмки Вахоткин вдруг обвел присутствующих неожиданно протрезвевшими глазами:

— Господи, как мы все постарели, один вот даже умер! Только я молодой, мне всего тридцать семь.

— Встань и скажи красивое, чтоб меня рядом с тобой зауважали! — пихнула его локтем Галка. — Ты же писатель!

Вахоткин налил рюмку и встал.

— Никогда не любил Генку, — медленно начал Вахоткин, словно пробуя на вкус каждое слово. — Он уже в школе был плохим парнем. Всегда вывернется, подставит другого, проедет за чужой счет. Но это был наш Генка! И сегодня мне горько. Горько, потому что если даже такой умер, не смог вывернуться и подставить другого, то уж мы — мы-то точно все умрем. Какой я вижу выход на нашей Земле? — Вахоткин помолчал и поднял рюмку высоко вверх: — Смотрите, у меня рюмка!

Генерал на том конце стола трижды хлопнул в ладоши. Следом захлопали коллеги.

— Мне бы уметь так красиво говорить, как ты! — всхлипнула Лизавета. — А то не все видят, насколько я убита горем!

Некоторое время ели молча.

— Ну, как говорится в таких случаях… — произнес сослуживец, вставая с рюмкой, — хорошо, что не меня!

Его коллега говорил долго и красиво:

— Ты мог быть хорошим солдатом — жаль, что не было войны. Ты мог быть хорошим другом — жаль, что дружить нам было не о чем. Покойся отныне в земле, Геннадий Иванович, сука ты такая!

Потом встал генерал.

— Но мы, — сказал генерал, — им это так не оставим. Они умоются кровью, и меня представят к ордену. Так что не зря ты погиб, Самохин, а для большой пользы.

Наконец встала Лизавета. Она долго промокала салфеткой глаза. Все ждали.

— Гена, Геночка! — всхлипнула Лизавета. — За что ты со мной так? — она сделала глубокий вдох и с надрывом продолжила: — Как ты мог со мной так поступить?!! Я же всё для тебя делала! Всё, что положено! И хозяйство! И уют! И минет! К кому мне теперь ползти на четвертом десятке?! Ты обещал свозить меня в Японию! Получается, наврал? Обещал, что летом купишь нам яхту в Симферополе! Я всех подруг пригласила на свою яхту! Я была московская светская львица! И кто я теперь?!! — она горько всхлипнула: — Паук черная вдова?!! Я поверила в тебя! Я сделала на тебя ставку! Самую главную ставку жизни! Я сдала тебе в кредит свою молодость! Я-то, дура, думала, ты его будешь возвращать мне всю оставшуюся жизнь! А ты… ты использовал меня! Сорвал вишенку с торта, выжал, бросил и сбежал! Ты обманул меня, Гена! Бросил погибать в нищете! Нормальные люди оставляют любимым бизнес! А твой бизнес висел на твоих погонах! На что мне жить, когда закончатся доллары в сейфе? Коттедж сдавать дачникам?! Вернуться к маме в Джанкой? Я ненавижу тебя!!!

— Очень завидую, какая вы сильная! — уважительно сказала ей Светка. — Дай нам бог, чтоб такое сильное горе случалось только у таких сильных женщин. Потому что я бы не пережила. Но у меня сейчас вариант поинтересней…

Дальше помню отрывками: был слишком пьян.

Помню, что пошел в туалет, а он оказался на первом этаже. Помню, что потом решил выпить кофе и остался на первом, за стойкой бара.

Помню рядом ярко одетую женщину за сорок с надутыми губами, она обратилась ко мне со словами: «Мне надо вдуть, но ты мне не нравишься», — и сразу отвернулась.

Помню, рядом громко беседовали два парня — один показывал фирменные рыбацкие блесны, еще не распакованные.

— Я, — говорил он, широко разводя руками, — офигенно крут.

— Я еще круче! — возражал второй.

— Так я вообще круче всех! Самый ловкий и самый умный. Это не обсуждается!

Я не вслушивался — любые разговоры теперь казались уныло-однотипными.

Помню, женщина с надувными губами еще много раз ко мне обращалась. «Мне надо вдуть, но ты мне не нравишься. Оцени меня и попробуй как-то уговорить, ты мужик или нет?» Или: «Мне надо вдуть, но тут больше некому. Даже такой обсос, как ты, не хочет мне вдуть? Пипееец, старушка, ну ты дожила…» Помню, я попробовал объяснить ей, что нахожусь на похоронах, а на похоронах такое не принято. «Горите вы все в аду, твари! — обиделась она. — Я поехала домой, меня дома ждет Андрюша! — Она вдруг осеклась: — Пипееец я же его забыла зарядить…»