Василий Ворон - Две столицы России. Сборник эссе и рассказов

– Эй! – снова позвала Женя и потрясла руку. Рука дернулась, сжалась в кулак, снова разжалась. Из под тряпья послышался голос Саньки:

– Иди к черту…

– Это я! Женя!

– А… – равнодушно ответил Санька. Женя покопалась среди пальто и одеял и выпростала, наконец, лицо Саньки. Оно было чумазым, осунувшимся и безразличным ко всему.

– Санька, тебе керосин нужен? – сказала Женя. – Я тебе отолью.

– На кой он мне?

– На хлеб сменяешь.

Санька не ответил. Закрыл глаза и будто задремал. Женя потрясла его за руку. Он вяло отозвался:

– Иди к черту.

Тогда Женя стянула варежку со своей руки, слазила в сумку, на ощупь развернула тряпицу, в которую был завернут хлеб и отщипнула кусочек. Затем поднесла к лицу Саньки и сказала:

– Поешь, Санька!..

Почуяв запах хлеба, Санька открыл глаза. Женя сунула ему в рот кусочек и он жадно схватил его и, почти не жуя, проглотил. В глазах его появилось осмысленное выражение.

– Дай еще! – потребовал он, но Женя, поджав губы, тихо ответила:

– Прости, Санька, у меня еще мама и бабушка.

– А мои всё, – зло бросил он сквозь зубы. – Мамка спелёнута, а бабка тут, рядом со мной.

– Ты держись, Санька, – сказала Женя, пятясь от кровати. – Хочешь, я и для тебя за хлебом ходить стану? Где твои карточки?

– Потерял, – услышала Женя. – Уходи отсюда, поняла?

Женя повернулась и вышла из комнаты.

Женя честно рассказала маме, что дала немного хлеба Саньке. Мама лишь покачала головой, но ничего не сказала. Мама не велела съедать весь хлеб сразу, делила его на порции, и выдавала строго утром и вечером. Бульон из мышек, приносимых Васькой, тоже не разрешалось выпивать весь за один раз. Женя гордо предъявила маме бутыль с керосином. Мама обрадовалась:

– Можно обменять хотя бы на дуранду, если на хлеб не получится. Или на землю с бадаевских складов: говорят, она сладкая, можно в воде растворять и пить.

Поужинали тем, что еще оставалось, через ложечку попоили бабушку бульоном. Она слабела с каждым днем всё сильнее и кашель ее становился все более тяжелым и глухим. Потом положили в буржуйку доски найденного в сугробе стула и легли в одну постель к бабушке. Васька тоже пришел, забрался под ворох одежды и свернулся калачиком на Женином животе. Она обняла его ладонями в варежках и стала проваливаться в сон.

Ей приснилось лето за городом, пруд у дома тети Маши, похожий на стиральную доску, сосны и россыпь солнца, пробивающаяся сквозь недалекие рябины. Но солнце почему-то не грело, было холодно и тоскливо. Женя вышла на дорожку, проходящую по поселку и увидела, что вся она заставлена санками с пеленашками. Потом оказалось, что это вовсе не поселок, а их улица в Ленинграде, и пеленашки вдруг оказались сугробами, между которыми шла Женя. А потом вдруг стала выть уже подзабытая сирена, оповещавшая о бомбежке. Она выла надсадно, а бомбежка всё не начиналась. Жене не было до неё дела, она шла за водой…

Женя открыла глаза. Сирена всё выла и выла, и вдруг Женя поняла, что это вовсе никакая не сирена. Это орал Васька, лазая поверх одеял.

– Мама, что это с Васькой? – сонно спросила Женя и вдруг поняла, что мамы рядом нет. Тогда она села в постели и увидела, что мама срывает одеяло с окна.

– Мама, что ты делаешь? Холодно же! – сказала она, но мама не слушала. Сняв и отбросив одеяло, мама пыталась распахнуть фрамуги окна с осколками стекла. Женя слезла с постели, подошла к маме, потянула ее за кофту:

– Мама!

Мама, наконец, обернулась к ней:

– Угорели мы, Женя. Хорошо, Вася разбудил, почуял. Труба у нас отошла, вот здесь, – Мама показала, где отошла труба и добавила: – Беги к двери, открой настежь, пусть проветрится.

У Жени кружилась голова и подташнивало, но она всё сделала так, как велела мама. Холодный воздух лился через порог, но Женя его не чувствовала. Рядом беспокойно ходил туда-сюда Васька и терся о ноги. Кажется, он охрип, потому что открывал рот, будто мяукая, но слышно его не было.

– Молодец, Вася, – погладила его Женя. – Что бы мы без тебя делали…

Бабушка умерла под утро. Женя с мамой стояли над ее маленьким телом и негромко переговаривались.

– …даже если и довезем ее до Большеохтинского, чтоб похоронить по-людски, заплатить могильщикам нечем, – говорила мама. – Даже если бутыль керосина твоего отдать, все равно мало этого. Я слышала, за полтора кило хлеба хоронят как положено.

– Сейчас всё больше до больницы имени Куйбышева свозят, на Литейном, – сказала Женя: она слышала разговор в очереди за хлебом.