Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

Тебе кажется, я смеюсь? Разве это похоже на улыбку? Это – паралич от ужаса! Меня наизнанку выворачивает, как подумаю: «А что, если?..»

Но когда ты это прочтешь, я буду уже в Тель-Авиве (я только заскочил на работу, чтобы закрутить там несколько последних гаек и написать тебе, и сразу прочь из этого чумного города). Меня ждет неплохая комната в семейной гостинице на берегу моря. Я регулярно наведываюсь туда раз в год на неделю, и ко мне уже привыкли. В моей тщательно отработанной панике перед свинкой есть несколько приятных сторон, и, как видишь, я ловко ими пользуюсь. Короче, все вышеперечисленное требовалось для того, чтобы сказать, что даже если ты что-то отправишь мне, на этой неделе я ничего не получу. Мне придется, истекая любопытством, ждать возвращения и гадать: о чем ты не смогла рассказать в последнем письме? (Я понял, что это имеет отношение к Йохаю, но какое именно? Что случилось? Что вдруг сбило тебя с толку и ввергло в такую тоску? Расскажи уже, и хватит грустить!) А я обещаю, что, если выдастся свободная минутка, постараюсь начиркать тебе какой-нибудь пламенный привет из города грехов!

Уже отчаливаю. Присел в первый раз за день, и теперь нет сил встать. Да и просто получаю удовольствие оттого, что пишу тебе и немного посмеиваюсь над собой и над этим безумным днем (и есть еще кое-что, какое-то смутное новое ощущение, свобода быть самим собой. Что-то изменилось в пространстве вокруг меня).

Майя приехала в два часа. Увидела, как он кричит от боли, а я дышу сквозь вату, пропитанную лосьоном после бритья в целях дезинфекции. Не сомневаюсь, что она подумала о пузырьке с вакциной, мирно плесневеющей в холодильнике. Первая мантра семейной жизни («Я тебе говорила!») уже полыхала в ее взгляде, но я ведь объяснил ей когда-то, что в некоторых случаях – хоть и в исключительно редких, но ведь мне как раз свойственна некоторая «исключительность» – сама прививка может привести к заражению. Понятно, что ни один разумный человек не отправится к врачу, чтобы тот уколол его микробами импотенции, хоть и дохленькими. Но поди разбери, по какому стандарту они определяли дозу.

Майя не улыбнулась. Она, как правило, уже не улыбается моим шуткам (ты сейчас тоже вряд ли заходишься гомерическим хохотом. Почему женщины все время хмурятся, когда мне чуть-чуть весело?). В конкурсе по перетягиванию уголков ее рта я давно проиграл силе земного притяжения. Куда девалась моя счастливая хохотушка?

На чем мы остановились?

Я пишу и думаю – вот бы я мог отправить это письмо ей.

Она присела на кухне с Идо на коленях и спросила, куда я собрался. Я ответил, что, как обычно, в свою тель-авивскую гостиницу. Ноги моей не будет в Иерусалиме, пока он заразен. С тяжелым вздохом она осведомилась, когда я собираюсь вернуться домой. Я ответил, что, как обычно, пока не спадет припухлость за ушами, то есть дня через четыре, пять, а то и через неделю – как обычно.

Каким-то образом этот мой ежегодный отпуск в одиночестве уже обрел свою легитимность в нашей семье. Мне не задают слишком много вопросов. Только вот этот потухший взгляд Майи напротив.

Тем не менее она помогла мне упаковать вещи, напомнила, что нужно взять с собой в поездку, и возле двери мы уже окончательно размякли и растаяли. Она прильнула ко мне и спросила, не будет ли мне тяжело вот так, одному, и точно ли мне снова нужно сбегать в такую даль. Ведь если за все эти годы я так и не заразился, то, вполне может статься, я обладаю естественным иммунитетом (что очень даже вероятно). И я ответил, что мне будет очень тяжко одному. Я произнес это «очень» с большим чувством в голосе, от всей души – как самое последнее дерьмо. И мы снова обнялись, ощутив, наконец, истинную грусть и даже немного страха, потому что, кто знает, вдруг будут осложнения? Я всю жизнь так опасаюсь этих осложнений, что даже Майю сумел заразить своими страхами, несмотря на ее иммунологическое образование. Она, конечно, знает, что осложнения – они в первую очередь у меня в голове, но, с другой стороны, в этом году Идо впервые действительно заболел. И вот это интересный поворот.

Я сказал: ну, зачем ты себя так накручиваешь, как будто я уезжаю навсегда (на самом деле каждая наша разлука, даже самая обыкновенная, кажется нам окончательной), и напомнил, что вернусь уже через несколько дней (и при каждой встрече мы смущаемся, как на первом свидании). И на мгновение чуть было не остался, но нет – ушел, ушел неумолимо, глубоко в сердце чувствуя, что вернусь не таким, как был прежде: что-то должно случиться, и Майя тоже это уловила. Когда ветер начинает раздувать паруса моей мужской удали, Майя немедленно это чувствует (вот бы она хоть раз сказала, что знает меня, что и говорить тут не о чем. Только давай начнем все сначала, с чистого листа, и дадим наконец друг другу все то, что только можем дать теперь. Мы ведь уже такие взрослые) —