Давид Гроссман - Будь ножом моим [litres]

И вдруг до меня дошло, насколько наши отношения побуждают меня быть добрым, давать тебе только хорошее, и даже если временами я очерняю себя в твоих глазах, помни, что и это – следствие того странного, разъедающего мне горло желания делать тебе добро или же в целом делать добро, чтобы очистить все каналы от накопившихся в них грязи и злобы. Придипридипридиприди…

21.9

Но что, если я недостоин такого великодушного подарка?

Что, если я солгал?

Те две женщины и то, что они сказали или не сказали мне той ночью на улице, – сущая правда. Но что, если я в тот вечер возвращался вовсе не из кино и не с Шаем? То есть домашним я сказал, что иду гулять с Шаем, всегда только с ним. Мой отец на дух не переносил Шая, боясь его ироничного взгляда. Он называл его «гомиком», а иногда – «флуоресцентом» (лицо Шая действительно отливало мертвенной бледностью), передразнивал его речь и движение, которым он откидывал волосы со лба. Шай, Шай (ты уже с ним знакома, но мне нравится снова писать его имя после стольких лет).

Также прими к сведению, что в то время я уже встречался с девочками, но дома об этом, конечно, не рассказывал. Почему? Вот так. Быть может, я уже тогда чувствовал, что за право на личную жизнь нужно бороться всеми силами. А может, потому, что я впервые уловил их еле заметную тревогу – за меня и за то, кем я на самом деле являюсь. Не из-за чего-то конкретного. Просто вокруг меня уже сгущалась какая-то туманная нервозность, и сомнение леденило их сердца. Тебе, вероятно, знакомо ощущение, когда каждую сказанную тобой фразу растягивают, как простыню, против света, пытаясь разглядеть следы. Чего – не совсем понятно, по крайней мере, тогда я этого не понимал или не отказывался понимать. Я и сам подозревал себя (а с кем этого не бывает в таком возрасте), но, вместе с тем, я понял, как приятно вводить их в заблуждение, заметая следы, и повергать их в трепет каким-нибудь смутным намеком. Рассказывал им, например, о каком-то загадочном взрослом приятеле, которого повстречал в библиотеке Бейт-Хаам и с которым мы вели долгие разговоры об искусстве. Или заводил речь о том, что мы с Шаем решили после армии вместе снимать квартиру в Тель-Авиве… И тогда госпожа Резиновые Перчатки бросала средневековый взгляд на господина Коричневый Ремень, ворча, что этот Шай, судя по его росту, уже вполне взрослый балбес, и как так стряслось, что у него до сих пор нет подружки. И вообще, почему бы мне не подружиться с кем-то более нормальным, чем этот Шай, вместо того, чтобы проводить все время только с ним, один у другого в заднице. Так говорила она и в ужасе умолкала. А я блеял нежным и наивным детским голоском, что меня, как и его, девочки не интересуют. Сейчас нас с ним больше занимает идея бросить школу и уехать за границу, чтобы примкнуть к любительской театральной труппе… Попробуй услышать эти слова их ушами. Ни при каких обстоятельствах, даже под пытками, я не признался бы им, что давно уже встречаюсь с девочками, с обыкновенными женскими особями… Ведь я начал увиваться за девочками в очень юном возрасте – этакий маленький Лолит. Помню, как уже в двенадцать лет я подходил к девочке, к любой девочке, я был не привереда, и с невероятной уверенностью приглашал ее, точнее, приказывал ей с непроизвольной дрожью в голосе отправиться со мной в кино. А после фильма я всеми правдами и неправдами, посредством вымогательства и самоуничижения вынуждал ее целоваться со мной. Почему? Да так, потому что мне так хотелось, так было нужно. Это было частью некой сделки, к которой она практически не имела отношения. Она была в ней всего лишь разменной монетой. Или, того хуже, квитанцией.

Ты не поверишь, как много девчонок откликнулись на мой призыв, согласившись стать нежным пушечным мясом для пугливого тирана, кем я являлся. Не знаю, чем это объяснить. Ты ведь вполне можешь себе представить, что я из себя представлял, как выглядел. Но всегда находилась та или иная девчонка, готовая в качестве статистки принять участие в кровавой драме, разворачивавшейся у меня внутри. Может, им хотелось потренироваться на мне перед встречей с настоящим чувством, не знаю. Порой я до сих пор задаюсь вопросом: быть может, они чувствовали, что их притягивает нечто постороннее во мне? Почему же это снова так меня удручает, ведь столько лет минуло с тех пор. Тот мальчик вырос и сумел спастись. Но мысль о том, что именно в этой мрачной тайне заключалась моя магическая сила притяжения (ведь кто может противостоять искушению заглянуть в ад другого человека?) —