Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

На фронте и прифронтовой полосе каждое подразделение имело для телефонной связи свое кодовое наименование. В 1943—44 годах в качестве таких кодов в нашем батальоне использовали имена сибирских рек: Лена, Обь, Енисей. Покрутив рукоятку полевого телефона, мы слышали женский голос: „Лена слушает”. Из-за этого всех телефонисток у нас звали Леночками. Однажды во время ночного дежурства в санчасти мне позвонила одна из таких Леночек и попросила назначить ей конфиденциальное свидание. Ей надо было сообщить доктору нечто очень важное, не терпящее отлагательств. Я сразу понял, что речь пойдет о событиях романтических. И не ошибся.

Маленькая, розовая от волнения толстушка-телефонистка прибежала в избу, где находилась санчасть, вскоре после полуночи: у нее только что кончилась смена. Удивительно, как быстро они толстели в армии, эти крестьянские девочки, дома у себя никогда не евшие вдоволь хлеба. Грубая солдатская одежда еще более подчеркивала полноту их ног, плеч, груди. Леночка (теперь я уже не помню ее настоящего имени) немного помялась, потом вытерла вспотевшие ладошки платочком, набралась духу и рассказала одну из тех историй, каких и до и после слыхивал я немало. На аэродроме познакомилась она с летчиком Васей. Они встречаются. Вася любит ее, она любит его. Вася обещал, если его не убьют, после войны непременно на ней жениться. Конечно, она деревенская, а он городской, но это ничего — главное любовь. Сначала она не хотела допустить его дальше поцелуев, но Вася проявил настойчивость и вот теперь Леночка беременна. На третьем месяце. Вася требует, чтобы она сделала аборт, потому что на войне — какие же могут быть дети… Если сделать аборт, он не возражает и дальше продолжать отношения. Он ведь ее любит. Так что большая просьба к доктору помочь ей избавиться от ребенка.

Она отлично знала, эта хитрушка, что аборты в стране запрещены законом, что тем более невозможна такая операция в военном стационаре. Знала она и то, что на четвертом месяце беременности я по должности своей обязан освидетельствовать ее и составить бумаги об увольнении из армии. Такие документы я уже не раз выписывал. Процедура эта была тяжелее гинекологических осмотров, потому что девы рыдали и пытались меня всячески разжалобить. Всякий раз упоминался отец девушки, который ее убьет, и мать, которая, конечно же, проклянет ее и безотцового ребенка. Я жалел этих девчонок, но и государственный закон, и предписания моих прямых начальников, и клятва Гиппократа, данная мною по окончании фельдшерского училища, запрещали прерывать беременность у пациенток без особых к тому причин. Свирепый папа и недовольная мама в таких случаях уважительной причиной не считались. По моему рапорту всех их увольняли из армии. Но почему-то к Леночке отнесся я с большим сочувствием. После долгого разговора по душам обещал я ей, что поговорю с Васей, чтобы он на ней женился и отправил рожать к своим родителям. А кроме того, похлопочу в соседней деревенской больнице, может быть, тамошняя женщина-врач все-таки согласится сделать аборт и тем развяжет Леночкины жизненные узлы.

Летчики жили в землянке у самого аэродрома. День выдался нелетный, хмурый, и, "летуны”, молодые люди (самому старшему было не более 22-х), лениво валялись на нарах в одежде и в собачьих меховых унтах. Вася оказался длинным расхлябанным парнем, с белыми прямыми прядями и пустым взглядом. На гимнастерке вкривь и вкось висело у него с полдюжины орденов и медалей. Мы вышли с ним из землянки. Засунув руки в карманы пузыристых по тогдашней моде галифе, Вася с безучастным видом прислонился к косяку двери. Я рассказал о приходе в санчасть Леночки и стал было толковать с ним о женитьбе, но он прервал меня. „Не лез бы ты, доктор, не в свое дело. Твое дело порошки прописывать от головной боли, ну и давай отсюда в свою аптеку по добру, по здорову…” Произнеся эту тираду, Вася угрюмо сплюнул, толкнул дверь землянки плечом и скрылся. Сбили его в 1944-м над Польшей.

Разговор с женщиной-врачом закончился для меня еще более бесславно. Хотя в качестве взятки за аборт я предлагал килограмм стерильной ваты, три десятка широких бинтов и другие столь же дефицитные в военное время предметы, врач наотрез отказалась обсуждать судьбу, девки с нагулянным ребенком”. Была в ее отказе какая-то личная антипатия, даже злобность. Муж ее, тоже медик, находился в армии, и она, женщина уже не молодая, очевидно, думала в тот момент о безрадостной своей судьбе; о том, что супруг ее на войне может приготовить ей такой же подарок. Это только моя догадка, но догадка, основанная на большом опыте. К девушкам-солдаткам, уволенным из армии по беременности, отношение в тылу было крайне отрицательное. Их травили и на работе и дома. В деревне и в маленьком городке, где каждый знает подноготную соседа, эти падшие ангелы не могли выйти на улицу, чтобы не услышать от соседки обидных слов или издевательской песенки на мотив военного шлягера: