Евгения Некрасова - Домовая любовь [litres]

По вечерам и выходным Лиля чертила-чертила и рисовала кубы, шары и конусы у Марины. По ночам – у себя. Она купила эти три геомет-рических тела домой. Потом Марина принялась приходить к Лиле, может быть, давил бывший за стенкой. Во время их занятий она часто вонюче курила, предлагала Лиле, та отказывалась. Марина то молчала, сминая лоб и возлежа на своей или Лилиной кровати, то ходила по комнате широкими шагами и кричала время от времени: ритм-метр! ритм-метр! Договорились, что Лиля будет поступать сразу на вечерний, а если не поступит, просто запишется на двухгодичные, тоже по вечерам, курсы. Марина успокаивала, математику с русским там тоже дают, Лиля стряхнёт с них пылищу и справится с егэ заново.

Работа Лили страдала. Успевалось гораздо меньше. Лиля опоздала на показ потому, что заснула в метро, и клиенты полчаса обветривались морозным ветром у подъезда. Она забыла два раза прозвониться и договориться о просмотре. Не переслала письмо, и клиенту хотели отказать в ипотеке, начальник в сером костюме еле договорился с банком. Терпение, симпатичность, вежливость её поистощились из-за недостатка сна – она поругалась с клиентом из-за того, что он сам не знал, чего хочет. Как можно не знать, чего хочешь? Лиля злилась. Офисные мальчики строили про неё всякие теории вроде беременностей и наркотиков. Ей сократили оклад. Сделок получалось меньше. Она беднела. Женщина-библиотекарь спросила, что у неё такого происходит, что она перестала работать? – вроде печали прежней нет, наоборот – какая-то вся горячая бегает. Ходит ли она на терапию? Лиля ответила, что не ходит, и вспомнила, что забыла принимать таблетки. Женщина-библиотекарь спросила что-то про любовь. Лиля до конца не поняла про что она, но покивала. Стирала в это время хронический графит на серых боках-ладонях. Женщина-библиотекарь спросила, есть ли у того деньги. Лиля наконец, поняла, вспомнила про достройку. Ну так, больше, чем у меня. Женщина-библиотекарь ответила, что хорошо и Лиле, может быть, скоро не надо будет работать. Лиля показала что-то вроде кивка.

Четыре дня назад Марина принесла ей голову Давида и заявила, что он теперь живёт тут. Этим вечером, завтрашним вечером, днём по выходным Лиля будет рисовать эту голову. Анфас, профиль и три четверти. Лиля вставала ночью и гладила Давида по кудрям. Каменные кудри сминались, перебирались, волновались, Лиля говорила им что-то вроде «тихо-тихо», и они возвращались обратно. Марина часто теперь бывала у Лили, бродила вокруг, раскачивала косой, как цепью, или лежала, разложив её по кровати: рассказывала, подсказывала, показывала, пока Лиля рисовала. Раньше Марина что-то работала, куда-то ходила, отказывала Лиле из-за своих встреч. А теперь казалось, что Марина ничем другим, кроме Лили, не занимается. Та решила, что лучше не лезть. Так всё двигалось – февраль, март, апрель, май, июнь… В июне они напились вина на лоджии у Лили, та впервые принесла Марине свой блокнотик с добавленной домам красотой. Марина посмотрела, сильно смяла лоб и сказала, что все эти Лилины фиговинки прекрасные, но совершенно нефункциональные, что ей будет тяжело с таким воображением в архитектуре, потому что архитектура – мудачка. Марина сказала, что переживает, потому что видит, как Лиля старается, но всё это неправильно, что у неё поступила до Лили только одна девочка и то потому, что параллельно занималась с опытной педагогиней из вуза. Должен быть отдельный репетитор по рисунку и отдельный по черчению, а это всё утопия-утопия-утопия. Лиля, булькая вином, ответила, что переживать не надо, что она точно поступит на бесплатный вечерний и что вообще-то она умеет строить дома руками, двигать стены, перекрытия, укладывать плиты (наверное), ей только осталось, ну, вот это – ритм-темп. Марина погоготала. Лиля обещала показать, резко встала и разлила остатки вина на блокнот. Марина, всё смеясь, стряхивала вино со страниц и заметила рисунок Крановщицы и Строителя, спросила, кто это. Лиля ответила, что это её друзья. Марина сказала, что она играла в Барби.

Лиля подала документы одной из первых. Она заняла ещё короткую очередь в 7:30 утра. Дальше за ней выстроился долгий хвост из только послешкольных детей. Потом она поехала на работу. Заявление на неоплачиваемый отпуск, который, как она решила, должен быть начаться за три дня до экзаменов, Лиля написала ещё две недели назад. Когда она спускалась в метро на Китай-городе, ей позвонила женщина, которая плакала и кричала в трубку. Лиля не сразу поняла, кто это. Послушала, задала вопросы, подумала. Серость стала скапливаться и сгущаться. Что я тут делаю, что я тут делаю? Лиля ехала по оранжевой ветке, но не до «ВДНХ», а в другую сторону. Вышла на конечной, там взяла такси. Когда она выбралась из машины и подошла к объекту, испытала ужас ностальгии. Перед ней стояли молодые руины недостроя. Один дом был готов на этаж, у другого закончили только цокольный. Вокруг в грязи геометрическими фигурами располагались бетонные плиты, вагончики и синие пластиковые туалеты. В стороне гулял лес, пруд зеркалил небо, благополучно жил соседний ЖК, серела крыша гипермаркета. По дороге не смогла дозвониться Марине, та ещё с утра ей не ответила на сообщение про сдачу документов, наверное, снова спала. В офисе Лиля пожмякала доверенный ей старый тормозящий компьютер, поискала информацию в интернете. Митинги у офиса девелоперов, заявления в прокуратуру, суды, встречи с журналистами. Без толку. Лиля покопалась в ящике стола, вытащила отражающую электрический свет брошюру с планами двух вытянутых, шестнадцатиэтажных домов желтого и салатового. По зелёной территории – разноображенной МАФами, гуляли семьи с детьми. Частицы серости, сбиваясь вместе, образовывали плиту.