Марина Степнова - Хирург [litres]

Что были человеческие детеныши с их мягкими щенячьими пузиками и бессильными мамашами рядом с этой роскошной и опасной многоходовкой? Да ничего.

А визирь Низам ал-Мулк, великий и мудрейший, льстивый прислужник Малик-шаха, зарезанный 18 сентября 1092, в пятницу, в тихом селении Сахна близ Нехавенда? Ведь Хасан ибн Саббах предупреждал старого проныру, честно просил не путаться под ногами с занудными проповедями, у Хасана тогда была туча неотложных дел в Исфахане, он просто с ног сбивался, решая вопросы – между прочим, государственной важности. А Низам ал-Мулк возьми да и прихвати за кадык местного клерка, тихого человечка, тайного сторонника исмаилитов, сколько делишек делалось через него – и при помощи самой скромной мзды! Потому что лучший агент – это даже не тот, кто стучит со страху. А тот, кто искренне мечтает послужить великой идее. Правда, идейные агенты отличаются чересчур слабой нервной организацией. Клерка сволокли в кутузку, где он – и клещи не показывай – непременно раскололся бы до задницы, а дальше развалился бы и сам. И уж точно наболтал бы визирю слишком много лишнего, жаль, толковый был писарь, Хасан с тяжелым сердцем приказал пришить его прямо в камере – тихо и не больно.

Но и на Хасана случилась проруха, визирь тоже оказался не дурак, и присланного фидаинчика, молодого, неопытного, но рьяного олуха, сцапали, так сказать, прямо при исполнении и показательно казнили, истерзав предварительно так, что самим стало жутко. Но парень смолчал, потому как ровным счетом ничего и не знал и через то помер настоящим героем – Хасан даже зашипел от злости, треснув кулаком по безучастной стене. И объявил Низам ал-Мулку личный джихад.

Визирь какое-то время сторожился, перешел, опасаясь яда, на скромный сухой паек, натыкал всюду личной охраны, но если Хасан ибн Саббах и владел чем-то в совершенстве, так это искусством терпеливо ждать. Он знал, что бдительность засыпает быстро, словно наигравшийся за долгий день ребенок, который сперва возбужденно болтает, вздрагивает от малейшего шума, а потом, глядишь, и… И вот уже титулованный Низам засобирался в Багдад, а дорога дальняя, почему бы нам не остановиться в Сахне? Прекрасное место для недолгого отдыха. А какие здесь достопримечательности! Посмотрите направо, друзья, вот кладбище, где покоятся соратники самого Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, отдавшие свои жизни в битве при Нехавенде в 21 году хиджры. Тихий ангел смерти пролетел над примолкшей свитой Низама ал-Мулка, шевельнув опущенные ресницы и смиренно повисшие бороды. Какое счастье для человека, который будет лежать рядом с ними! – пробормотал впечатленный визирь, и тем же вечером к нему заглянул хозяин постоялого двора, горбатый угодливый старикашка, спросить, не угодно ли великому визирю перед сном напиться свежей водицы. Визирю не было угодно, за что он и получил свой нож в брюхо и предусмотрительно заказанную могилу рядом с верными слугами Пророка.

Озверевший от злости Малик-шах, потерявший своего лучшего царедворца, собрал нешуточную армию, намереваясь, если понадобится, выкурить Хасана ибн Саббаха из всех его дьявольских крепостей разом. Но – вот незадача! – не прошло и тридцати шести дней со смерти визиря, как шах неизвестно от чего помер сам. Так что Низам ал-Мулк не успел даже толком соскучиться на том свете, как Малик-шах вновь заключил его в бледные изумленные объятия.

А убитый князь Раймунд Триполийский? А глупый персидский халиф, который, ворочаясь в сладкой предутренней дреме, рассек толстую щеку о дрожащий кинжал, пришпиливший к подушке быструю любовную записку от Хасана – то, что положено возле твоей головы, может быть воткнуто в твое сердце. Засранец так трусил после этого, что пришлось прирезать его из элементарного гуманизма. А восемь государей? Шесть визирей – помимо Низама? А несносный занудный болтун – великий ученый Абу-ал-Махасин? А не считанные никем, кроме рыдающей родни, купцы, солдаты, чиновники, стоявшие на пути Хасана ибн Саббаха? И не на пути даже – на обочине дороги, ведущей его к абсолютному покою?

Все они теперь в раю – вкушают запретное вино и терпкие мохнатые персики.

Конечно, после такого послужного списка можно было приказать перерезать не только младенцев, но даже их мамаш, переплюнув самого царя Ирода, но Хасан ибн Саббах слишком устал. И слишком хорошо понимал, что той, которая ему нужна, все равно нет в Персии. И давно. Она не стала бы рисковать – с этаким-то детонатором в раздутом, как атомная бомба, пузе. Он сам точно не стал бы. А значит, и она уже где-то далеко-далеко. И – Хасану ибн Саббаху очень хотелось верить – в тепле и покое. Сидит, покачивая у груди сонного насосавшегося ребенка (Хасан твердо знал, что, несмотря на видение, родится дочка, а от нее еще одна, и еще, и так еще девятьсот с лишним лет – пока не настанет, наконец, время мальчика, судьбу которого знал только Исам) и задремывая сама, ждет, когда малышка закроет наконец глаза – быстрые, золотые, сияющие глаза маленькой газели с чуть попорченной временем персидской миниатюры. Точно такие же, как у мамы. Чшшшшш, – бормочет Хасан… Спите спокойно, девочки. Убить всех младенцев в мире не под силу даже Хасану ибн Саббаху.