Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Роуса вытирает слезу, гладит Анну по влажной щеке, потом по животу.

– Так легче или хуже?

Глаза Анны блуждают, она стонет. Роуса пытается справиться с подступающей паникой.

Пьетюр не возвращается. Сальные свечи оплыли и почти догорели. Роуса едва успевает зажечь две новые свечи, пока прежние не погасли окончательно.

Она отворяет дверь, чтобы поглядеть, не идет ли Пьетюр, но дурманящий вихрь кружащихся в сером небе снежных хлопьев слепит глаза. Сумрак заходится воем, и Роуса даже не может понять, день сейчас или ночь. Она захлопывает дверь.

Анна слабеет все больше, дышит учащенно. Она на миг открывает глаза, когда накатывает новый приступ боли, но тут же, подвывая, начинает метаться на постели.

Роуса шепчет ей на ухо бессмысленные слова утешения, но кожа Анны скользкая, как мокрый обсидиан, и глаза затуманены.

Роуса ложится рядом с ней, надеясь забрать на себя хоть малую часть ее боли. Однако Анна скалится и злобно шипит. Роуса подавляет страх и отвращение. Она знает, что нужна Анне.

Зубы Анны стучат, и Роуса поднимает отброшенное в сторону платье, чтобы укрыть ее. В кармане что-то есть. Она запускает туда руку и достает сплюснутый камушек, на котором изображен рунический символ защиты. Камень этот более темный и плоский, чем тот, который она когда-то выбросила в снег, и все равно ей становится легче, когда она сжимает его в руке. Она вкладывает его в ладонь Анны и тихо читает вардлоки, строчки из саг, «Отче наш» – все вперемешку.

Это бормотание, по-видимому, успокаивает Анну: дыхание ее выравнивается, и в перерывах между приступами боли она как будто задремывает.

Вдруг накатывает новый спазм, и Анна сжимается в комок. Она кричит, и Роуса вдруг замечает темную лужицу крови, расползающуюся по одеялам из-под ее сорочки.

– Кровь! – От ужаса у Роусы перехватывает дыхание. Она видела такое у овец. Послед перекрыл родовые пути. Анна истечет кровью.

Грудь Роусы сдавливает, как будто на ней туго затягивают путы. Она знает, что нужно сделать. Ребенок может выжить, но… Его придется вырезать из материнского чрева.

Анна умрет.

К горлу Роусы подступает комок. Поначалу она не в силах пошевелиться. Но потом, подумав о ребенке, она прерывисто набирает в грудь воздуха. Она видит решение так же ясно, как каплю талой воды на своей ладони. Хотя бы одну жизнь еще можно спасти, и это лучше, чем ничего. Сидеть сложа руки, пока Анна умирает от потери крови, равносильно убийству. Анна тем временем становится все бледней; ее руки, губы и нос отливают синевой, как будто она уже леденеет.

Роусу охватывает паника, но она понимает, что бояться так же бесполезно, как подносить свечку к сугробу в надежде его растопить. Она знает, что делать. Она прикусывает губу, пока не чувствует металлический привкус. Потом берет со скамьи нож Пьетюра, подходит к Анне и дрожащими руками задирает ее сорочку.

Тщетно она пытается припомнить какую-нибудь молитву, заклинание, строчку из саги. Она только и может, что прошептать: «Прости меня»; голос ее надламывается, и лезвие упирается в раздувшийся живот Анны.

На белой коже выступает крохотная красная бусинка. Сущий пустяк по сравнению с целыми лужами подсыхающей крови, которой вымазаны бедра Анны и пропитаны тюфяк и одеяла, но к горлу Роусы подступает тошнота, и она останавливается.

На нее накатывает ужас запертого в клетке зверя, изводивший ее месяцами; она знает, что есть обязанности, которые она должна выполнять, и наказы, которым она должна повиноваться.

Но потом она снова думает о малютке, который никогда не видел белый свет и не причинил никому зла. Это невиннейшее из созданий умрет прежде, чем успеет открыть глаза и издать первый крик, оказавшись в той ледяной безысходности, которая зовется жизнью.

Роуса расправляет плечи и стискивает челюсти. Она должна это сделать. Это возможность спасти жизнь, и она ухватится за нее обеими руками. В распростертой на скамье Анне она видит себя, видит боль, которая терзает ее саму. И у нее есть надежда прекратить эту боль.

Она принимается резать.

Лезвие остро. Появляется кровь. Анна кричит.

– Знаю, это больно, извини, – всхлипывает Роуса.

Анна стонет.

– Осталось чуть-чуть. И ты прижмешь к груди свое дитя. Обещаю. – Роуса вжимает амулет в ее ладони.

Кожа Анны холодна, как море, глаза дики. Одной рукой Роуса стискивает ее ледяные пальцы и камень в них, другой – нож.

Вдруг лезвие натыкается на что-то твердое и упругое. Роуса отдергивает руку и инстинктивно вытирает ее, чтобы избавиться от ощущения, что она режет по живому.