Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Пьетюр хохочет, и Паудль, поколебавшись, неуверенно подхватывает его смех. Роуса тоже выдавливает из себя улыбку, хотя ее так и тянет сжаться в комочек где-нибудь в углу, закрывая руками беззащитное горло.

Они принимаются за вязание в неуютном молчании, нарушаемом только прерывистым дыханием Йоуна, и стараются не замечать вползающие в дом тени.

Время от времени кто-нибудь берет Йоуна за руку и по капле вливает ему в рот домашний brennivín . С каждым вдохом Йоун тает на глазах. Лицо его заостряется, под кожей выпирают кости.

Приготовив жаркое, Роуса подносит ложку к его губам: съешь хоть немножко, Йоун, elskan . Но он не может глотать и только невнятно лепечет что-то, ворочается и взмахивает руками в полусне, будто отбивается от воображаемого врага. Снова она думает, что он совсем как ребенок. Даже не верится, что когда-то этот человек в ярости бросал на нее угрожающие взгляды.

Как-то раз, когда она утирает пот с его лба, веки его трепещут и поднимаются и он заглядывает прямо ей в глаза. Ладонь его бессильно хватает воздух. Она отшатывается, и рука Йоуна падает обратно на тюфяк.

– Он хочет взять тебя за руку, – тихо говорит Пьетюр.

Роуса растерянно смотрит на него, и он кивает. Она медленно протягивает руку и сжимает пальцы Йоуна. Его губы изгибаются в слабом подобии улыбки. У нее сжимается сердце. Она поднимает глаза на Пьетюра. Он смотрит на них, странно скривив губы, но, заметив ее взгляд, снова одобрительно кивает.

Она гладит Йоуна по ввалившейся щеке, и они с Пьетюром по очереди обмывают рану, которая становится ярко-алой и набухает все сильней.

Спустившись в baðstofa , Роуса поворачивается к Пьетюру.

– Йоуну нужна помощь, – шепчет она. – Катрин…

– Идти за Катрин – просто безумие.

– Безумие – это сидеть здесь, – отрезает Роуса. – Тебя не заботит, что он может умереть?

– Конечно, заботит! Но мы будем плутать в снегу несколько дней, будем ходить кругами. И наверняка умрем. И он тоже умрет. Поэтому, Роуса, да, меня заботит, что он может умереть. Но я не хочу, чтобы мы все последовали за ним.

Он с громким топотом взбирается обратно на чердак, и Роуса, кажется, слышит сдавленный всхлип.

Снаружи завывает ветер. Пламя свечей вздрагивает, тени шевелятся и снова застывают.

Роуса думает, что Паудль уже уснул, свернувшись на одеялах, но он приподнимается и тихо говорит:

– Пьетюр тоже в отчаянии. Ты же сама видишь.

Он берет ее за руку, и они сидят рядом в беспокойном молчании.

Вдруг над головой у них раздается шум, и Пьетюр торопливо спускается с чердака. Роуса отодвигается от Паудля, отдергивает руку.

– Я кое-что придумал! – выкрикивает он хриплым от волнения голосом, стремглав несется через всю комнату и устремляется в кладовку, с грохотом захлопнув за собой дверь. Десять вдохов спустя он возвращается, сияя.

– Идемте!

Когда они поднимаются наверх, Пьетюр с торжествующим видом достает мешочек с листьями, похожими на засохшую капусту.

– Морские водоросли. Мы ими скотину пользуем. – Он сует мешочек Роусе. – Почему я раньше об этом не подумал? – Он радуется, как ребенок. – Их тоже можно заварить. Принеси миску и холстину, Роуса. И вскипяти воды.

Она делает все, как он велел. Пьетюр опускается на колени подле Йоуна и откидывает одеяла.

Рана воспалилась и так распухла, что ее края вздуваются вокруг шва, будто алчный, яростно оскаленный рот.

Пьетюр передергивается.

– Обмой ее и положи сверху водоросли. Но сначала подержи его.

Он принимается обтирать рану.

Йоун стонет.

– Ему же больно! – вскрикивает Роуса.

– Лучше пускай потерпит, чем умрет.

Паудль держит Йоуна за руку, и Пьетюр, стиснув зубы, с силой надавливает на рану. Комнату наполняет смрад гниющих внутренностей. Все трое зажимают рты: от запаха их мутит.

Йоун кричит, мечется и воет, будто раненое животное. Пьетюра трясет. Он весь в поту.

До самого позднего вечера они продолжают обрабатывать рану и вливать Йоуну в рот отвар из водорослей. Они вытирают ему лоб влажным полотенцем. Переменив одеяла, Роуса гладит Йоуна по щеке – будь он в сознании, она бы никогда не осмелилась на такое – и чувствует внезапный прилив нежности.

Когда Пьетюр и Паудль засыпают в baðstofa , она крадется в дальний угол чердака, чтобы все-таки отыскать письма и платье, которые спрятал Пьетюр, и хорошенько рассмотреть нацарапанные на полу руны. Что-то вдруг привлекает ее внимание: между половиц всунут одинокий клочок бумаги. Решив, что это одно из ее собственных писем, Роуса торопливо разворачивает листок и обнаруживает, что он исписан незнакомым петляющим почерком: это не ее рука, но и не Йоуна.