Некоторое время она сидит на постели, спрятав лицо в ладонях, но потом заставляет себя встать, перевести дух, одеться, пройти в кухню.
Йоун склонился над лоханью и плескает воду себе на лицо и на руки. Его обнаженная грудь и спина густо поросли темными волосами, как звериная шкура.
Залившись румянцем, Роуса опускает взгляд.
– Извини, – хрипло бормочет она, – я, должно быть, заспалась. Мне казалось, я слышала… – Она поднимает глаза, ища в его лице подтверждение тому, что это он ходил ночью по дому. Что это он смотрел на нее, пока она спала.
Но Йоун смотрит бесстрастно.
– Еще рано.
В его голосе ни следа былой досады. Но где он спал? Не за столом же? К облегчению – он так и не тронул ее – примешивается беспокойство: вдруг с ней что-то не так, вдруг она ему противна?
Вокруг шеи у него повязан кожаный шнурок, а на нем висит крохотная фигурка из стекла. Она похожа на стеклянную женщину, которую он подарил Роусе, только, по-видимому, изображает какого-то святого – такие медальоны носят католики. Bóndi подобные украшения надевать не пристало. Заметив, что Роуса разглядывает фигурку, Йоун с вызовом приподнимает брови. Она отводит глаза.
Он берет ее за руку, притягивает к себе и целует в уголок губ. Она задерживает дыхание и замирает. Его борода царапает ей щеку. От него пахнет мылом из бараньего жира.
– Сегодня я покончу с сенокосом. Принеси мне dagverður в полдень, и мы поедим вместе. Ты ведь этого хочешь, правда? – Он треплет ее по щеке.
Щеку покалывает.
– Правда, – шепчет она.
– На Пьетюра не готовь.
– Почему?
– Он отправился на юг еще до зари. Я дал ему в дорогу провизии для твоей мамы. Времени писать письмо уже не было, но он и так скажет ей, что ты со мной счастлива.
От этих слов у Роусы перехватывает дыхание, но она выдавливает:
– Спасибо.
Быть может, ей удастся передать письмо вместе с каким-нибудь купцом, который держит путь на юг. Тоска по дому столь сильна, что ей хочется сесть на торговую подводу и вернуться в Скаульхольт.
Двумя пальцами Йоун медленно, с силой приподнимает подбородок Роусы, вынуждая ее посмотреть ему в глаза. Заскорузлые руки земледельца и рыбака почти касаются ее горла, и есть в этом нечто до странности ласковое и в то же время собственническое. Йоун изучает лицо Роусы, скользит взглядом по всему телу, будто с нее кожу снимает, и она трясется как заяц. Вот-вот его ладонь опустится ей на грудь или сомкнется на горле. Но он судорожно вздыхает и прочерчивает обжигающую дорожку к ямочке меж ключиц, в которой лихорадочно бьется пульс.
Под этими прикосновениями мысли о побеге улетучиваются из ее головы. Он пустится в погоню, он вернет ее обратно.
Йоун улыбается, обнажая большие зубы.
– Тебе здесь все чужое. Я понимаю. Но ты будешь счастлива. В Библии говорится, что муж должен чтить жену. А что требуется от жены, Роуса?
– Послушание, – шепчет она и думает: но как же любовь?
– И ты послушна.
Она через силу кивает – едва-едва склоняет голову, и от этого пальцы его сильнее вдавливаются в ее подбородок.
– Скажи мне, что ты счастлива, Роуса. – В стальных глазах Йоуна ни тени улыбки.
– Я… счастлива, – лепечет она.
Он проводит большим пальцем по ее нижней губе и убирает руку.
– Ты будешь хорошей женой.
Дверь с грохотом захлопывается за ним, и дом погружается в задумчивую тишину.
Роуса вся дрожит. Наверняка это шаги Пьетюра она слышала прошлой ночью на чердаке – он, видимо, собирал бумаги, готовясь ехать на юг. Но зачем ему останавливаться у ее постели и смотреть на нее? Она поворачивается было к лестнице, но не может заставить себя подняться и нырнуть в разверзшуюся над головой черную пасть.
Вместо этого она берет мыло из бараньего жира и отчищает стол. Подметает полы. До блеска натирает деревянные двери и стропила ворванью. Она моет, отскребает и метет, пока в доме не остается ни пылинки. Потом приносит ржаной муки и печет хлеб. Пьетюр, судя по всему, перед отъездом зарезал ягненка: на стропилах в кладовке подвешены бараньи ноги. Они уже высохли, но на соломе – там, куда капала кровь, – засохли бурые лужицы.
Она приготовит для Йоуна lifrarpylsa . Она мелко режет печень, добавляет овсяной крупы и набивает получившейся смесью бараний желудок. Затем lifrarpylsa отправляется в кипящую воду и с бульканьем кувыркается в котелке почти до самого полудня, наполняя дом горьковатым запахом требухи. Все это время Роуса напевает без слов, чтобы заглушить прочие звуки, настоящие или порожденные ее воображением.
Читать дальше