Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Для храбрости Роуса вцепляется в густую грязную гриву Хадльгерд.

– Не смей мне угрожать! Я все Йоуну расскажу. И разве ты католик, чтобы толковать о смертных грехах? Нельзя… – Увидев выражение его лица, она осекается. – Да ты смеешься надо мной!

Он вскидывает ладонь в знак извинения.

– Нет, вовсе не над тобой. Йоун не говорил мне, что у тебя такой крутой нрав. – Он склоняет голову набок, губы растягиваются в улыбке. – Он, поди, и сам еще не знает.

С этими словами Пьетюр пришпоривает Скальм и пускает ее рысью.

Роуса бьет пятками по ребрам Хадльгерд, пока не оказывается рядом с Пьетюром, и бросает на него испепеляющий взгляд. Он снова смеется и подгоняет лошадь.

Вечереет, и тревога Роусы мало-помалу нарастает: Пьетюр явно не намерен останавливаться ни в одном из селений или хуторов, которые изредка попадаются им на пути. Более того, завидев огонек в густом сером сумраке близящейся ночи, он тут же сворачивает в сторону.

Голова Роусы свешивается на грудь, и она вздрагивает и просыпается.

– Мы что, будем спать в седле? – спрашивает она, не в силах больше превозмогать усталость, разливающуюся жгучей болью по всему телу.

– Изволь, можем остановиться.

– И ночевать на холоде?

– Нас согреют лошади, и у меня есть одеяла.

Конечно, он ее дразнит. Но лицо его в угасающем свете хранит обыкновенное суровое выражение.

– Есть ли тут неподалеку какое-нибудь селение?

Он качает головой.

– До ближайшего день езды к востоку.

Роуса делает вдох, чтобы справиться с подступающей паникой. Она не станет ночевать под открытым небом, потому что здесь водятся лисы и крысы, а мороз пронизывает до костей.

– Я хочу лечь в постель.

– Мы будем спать на улице.

Она повышает голос:

– Мне нужна постель!

Он хмурится и скупо кивает.

– Так и быть. Вон за тем холмом есть один хутор. Мы будем там до темноты.

– Что же ты раньше не сказал?

Когда они добираются до этого хутора, Пьетюр велит ей остановиться и ждать его шагах в тридцати, под молодыми березками. Он стучится в дверь. На пороге, шаркая, появляется старик. Они шепчутся о чем-то, потом хозяин кивает, и Пьетюр возвращается к Роусе.

– Мы будем спать в хлеву. Вместе с лошадьми.

– Со скотом? – звенящим голосом переспрашивает Роуса.

– Нет. Скот остается на улице, как полагалось бы и нам. В такую-то погоду.

– Ты попросил его постелить нам в доме?

– Мы спим в хлеву, Роуса. Ступай за мной.

Хозяин, наблюдавший за этой беседой, окликает какого-то Тоумаса, и Пьетюр возвращается к нему. Старик машет рукой в направлении baðstofa , но Пьетюр качает головой и показывает на хлев с просевшей дерновой крышей. В конце концов старик кивает и исчезает в доме, но тут же снова появляется в дверях с двумя шерстяными одеялами. Пьетюр идет к хлеву, отворяет покосившуюся дверь и заводит внутрь лошадей.

Роуса входит в пыльную темноту следом за ними.

– Хозяин пустил бы нас в дом. И он назвал тебя Тоумасом.

– Лошади могут спать на тюках сена. Мы ляжем у них под боком.

– Почему он назвал тебя Тоумасом? – Роуса морщит нос. – Вонь здесь нестерпимая.

– Иногда на хуторах на отшибе нет отхожего места.

– И люди ходят в хлев?

– Спи на улице, коли тебе так больше нравится.

Обе лошади, послушные воле Пьетюра, уже легли, а сам он накрылся одеялом и устроился под боком у Скальм. Повернувшись к Роусе спиной, он прячет лицо в лошадиной гриве, и голос его звучит приглушенно:

– Как развиднеется, сразу в путь, так что укладывайся где хочешь, только поторопись.

Роуса бросает на него сердитый взгляд, но он уже дышит ровно и глубоко. Она забирается под одеяло и кладет голову на теплую шею Хадльгерд. Та удовлетворенно скрипит зубами и шумно вздыхает.

Роуса напряженно лежит в темноте с открытыми глазами, и кровь стучит у нее в ушах. Пьетюр, по-видимому, уснул. Наконец она обхватывает себя руками и сворачивается калачиком. Она представляет себя камнем, комочком земли, но по-прежнему чувствует, что грудь ее вздымается и опадает с каждым вдохом, что кости ее совсем хрупки, а рядом спит лживая и злобная нечисть в человеческом обличье.

Роуса вспоминает, с какой легкостью он солгал хуторянину, как весело он смеялся.

Уже проваливаясь в вязкие глубины сна, она вспоминает кое-что еще: Анна, первая жена Йоуна, была родом из-под Тингведлира.

Роусе снится Паудль. Он нежно дотрагивается до ее щеки. Она тянется к нему навстречу, но натыкается на пелену колышущегося воздуха. Когда она поднимает глаза, перед ней уже не Паудль, а Йоун. Его рука сжимается вокруг ее горла и то сдавливает его, то ослабляет хватку, пропуская воздух в ее легкие и тут же преграждая ему путь. Роуса тщится разжать его пальцы, но могучая фигура Йоуна вдруг превращается в ледяное изваяние, в порождение голубых ледниковых недр. Его когтистые руки онемели от холода, борода заиндевела. Он с ревом склоняется к ней, корчась в языках пламени, и голос его походит на гулкие завывания ветра. Почернелые пальцы впиваются в ее плечо, и она кричит.