Вионор Меретуков - Млечный путь

— Через три часа. Перекусим — и сразу же в аэропорт.

— Вот и отлично, — бодро произнес я и сбросил халат на пол. — Итак, закажи-ка чего-нибудь в номер. А мне и в самом деле было бы недурно побриться перед дальней дорогой и совершить омовение членов.

Незаметно наши отношения поменялись: они стали теплей и фамильярней. Ничто так не сближает русских людей, как добрая выпивка.

— А почему бы нам не завладеть всеми сокровищами? — спросил я. Мы расположились в салоне первого класса. Лету до Москвы оставалось часа полтора. Я выпил четыре порции виски и чувствовал себя значительно лучше.

— И что бы ты стал делать со всеми этими бриллиантами, сапфирами и рубинами? Понес бы в ломбард, в скупку или предложил знакомому грузину?

— У меня нет знакомого грузина.

— И у меня нет.

— И что же нам делать?

— Найти покупателя подчас бывает трудней, чем завладеть тем, что имеет цену. И учти, шансов угодить в лапы мошенников навалом. Найти честного нарушителя закона, то есть порядочного подпольного торговца бриллиантами, очень сложно. Самое лучшее — это найти покупателя на сам ключик. А мешочки с драгоценными камнями пусть себе полеживают в именной ячейке банковского хранилища. Пусть лежат и дожидаются своего часа. Придет время, и мы сможем предложить тем, кто силен в этом мире, заветный ключик от несметных сокровищ, с которыми ни мне, ни тебе не совладать.

В банке я все оставил, как было. Я все оставил нетронутым. Кроме восьми ожерелий. Ожерелья грели сейчас мне шею и грудь лучше всякого шарфа. Они очень комфортно чувствовали себя в приятном соседстве с ключиком. Так и миновал я без приключений все пограничные и таможенные кордоны. Со ста миллионами на шее. Пронес 8 ожерелий со 146 изумрудами и 110 бриллиантами. Очень приятные ошейники. 8 колье на черный день. Чтобы ожерелья не терлись и не стукались одно о другое, я каждое обернул в бумажную салфетку и прихватил скотчем. Все надо делать аккуратно — так учил меня Корытников.

Корытников наверняка что-то подозревал. Не такой он человек, чтобы верить всем подряд. Но не заставит же он меня прилюдно раздеться донага?

Корытников сказал: «Найти честного нарушителя закона, то есть порядочного подпольного торговца бриллиантами, очень сложно».

Мне предстояло такого найти. Посмотрим, как сложится жизнь, может, мне и удастся найти добропорядочного скупщика краденого. Я вспомнил, что соседом чудом воскресшего Цинкельштейна был ювелир. Только как к нему подобраться? Вырядиться Дедом Морозом? Нет, это не пойдет: еще в сумасшедший дом отправят, сейчас не зима, Деды Морозы отдыхают. Да и доступа к театральной костюмерной у меня теперь нет. Хотя… Почему бы не порасспросить Риту? Правда, в костюмерной был пожар, но, может, там что-то сохранилось? Например, комбинезон пожарного. Или облачение православного священника. Или саван, который можно выдать за костюмчик призрака, появляющегося темной ночью со спицей наперевес…

Возможность тратить деньги без оглядки на завтрашний день — ни с чем не сравнимое ощущение. Окидывая, так сказать, ретроспективным оком всю свою прошлую жизнь, я не мог вспомнить ни одной минуты, когда я был бы свободен от мыслей о том, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться за такси, за ресторан, за отдых в Сочи или в Турции. Бедность не продуктивна, она угнетает свободный дух, не дает ему развернуться во всю ширь. Хуже бедности только смерть.

— Ты обещал мне бушующий океан. А привез в рай для пенсионеров, — капризничает Рита.

Поселиться в малолюдном месте — моя идея. Когда голова идет кругом от идей, надо, слепо доверившись случаю, выбрать одну, самую дурацкую, и следовать ей до конца. Так вот, отель «Бауэрнхоф» — это мой конец. Ну, если и не конец, то окончание некоего временного отрезка, знаменующего еще и перемены во мне самом.

Я не знаю, нравится мне здесь или нет. Но уезжать отсюда я пока не собираюсь.

Если я потом и отправлюсь куда-нибудь, то, скорее всего, это будет не очень далекий край света вроде паперти перед церковью Святой Женевьевы в Париже или Люнебургской пустоши, куда меня загонит моя неугомонная судьба и где меня заставят возделывать картофель и пасти овец.

Я готов принять все, что угодно. Тем более что вышеупомянутая паперть совсем не плохое место: это ведь не что иное, как вход в Пантеон, где всегда многолюдно и подают там, наверно, не скупясь. А окапывать картофельные грядки и пасти овец я мечтал с детства. Кстати, эта чертова Люнебургская пустошь находится не так уж и далеко: наземным видом транспорта, поездом или машиной туда можно добраться за пару-тройку часов. Да и до Парижа рукой подать. Такой карманный и не слишком далекий край света мне по душе. Европа, в сущности, не так уж и велика, особенно для тех, кто не понаслышке знает, что такое бескрайние российские просторы. Россия, сказал мой любимый писатель, это безбрежная равнина, по которой носится лихой человек. Вот он и носится, как ненормальный, все никак успокоиться не может. Если ему мало своих просторов, как мне теперь, он вырывается на соседние.