Вионор Меретуков - Млечный путь

— Наплюй, — урезонивал я его, — пойдем лучше выпьем.

— С кем пьешь? — долетел из спальни голос Людмилы.

— Не твое дело! С лучшим другом! — взвился Петька.

— С лучшим другом, с лучшим другом! — подзуживала его Людмила. — Пока ты мотался по командировкам, твой лучший друг приставал ко мне! Еле я его отшила.

Нет, какова мерзавка! Все было как раз наоборот: это она приставала ко мне. Я с опаской слежу за реакцией Петьки, он медленно переводит на меня налитые кровью глаза. Перекладывает топор в другую руку. Похоже, ему уже безразлично, кого убивать. Случается такое с русским человеком, найдет на него что-то смутное, животное, страшное, и потянет его крушить все подряд. Амок славянского розлива.

Только сейчас я по-настоящему осознал, какую совершил ошибку, когда отверг сексуальные поползновения Людмилы. Было это давно, но сейчас припомнилось так, словно — вчера. Надо было мне, дураку, уступить ее домогательствам, тем более что она чрезвычайно соблазнительна: у нее яркие чувственные губы, пышный бюст и красивые ноги. И не было бы у меня сейчас проблем ни с Петькой, ни с этим его ужасным топором.

— И ты ей веришь?! — я делаю негодующее лицо. Негодующее лицо — это все, на что я пока способен.

Смотрю, Петька продолжает закипать и уже поигрывает топориком.

Ну, все, думаю, конец, сейчас он расколет меня, как полено. Понимаю, что надо срочно предпринять что-то экстраординарное. И тут память приходит мне на помощь: спасительно вспоминаю, что после окончания университета Петька два года оттрубил в Норильске, в заводской многотиражке, где научился пить спирт без закуски, а потом еще два года потел в Асуане, передавая норильский питейный опыт арабским гидростроителям. Попробую отвлечь его воспоминаниями.

— Петя, друг мой первый и единственный! — что есть силы завопил я. И проникновенно продолжил: — В то время как ты в нечеловеческих условиях Советского Заполярья сооружал металлургический гигант, потом под палящим египетским солнцем в одиночку рыл Суэцкий канал, эта гадюка с грузинами шлялась по московским кабакам и цинично вострила себе когти, дабы изувечить благородное лицо моего первого бесценного друга!

Я вложил в свой голос все, что имел за душой: тут была и патетика, и желание жить, и жалкие потуги на юмор, и страх, и неподдельная искренность, сдобренная изрядной долей истеричности.

Это подействовало. Особенно, мне кажется, его зацепили грузины. Петька опять взялся за жену.

— Людка, открой, хуже будет! — хрипел он, потрясая топором. — Ну, погоди же, паскуда!

Жене, окончившей некогда МИСИ, пришлось вспомнить все, что она знала о возведении фортификационных сооружений. Было слышно, как она строит баррикады, как, стеная и громко вздыхая, перемещает мебель, придвигая ее к двери, которую Петьке удалось лишь слегка приоткрыть. Тем не менее этого оказалось достаточно, чтобы образовалась щель, в которую тут же была вброшена китайская шутиха размером с теннисный мяч. Спустя секунду мы услышали истошный крик, а спустя еще секунду квартиру потряс взрыв, и из спальни повалил густой черный дым. Мы с Петькой принялись чихать.

Сейчас соседи вызовут полицию, подумал я. Встреча с представителями закона не входила в мои планы. Уже через минуту я был на улице.

Вот так мы с Петькой провернули «одно богоугодное дельце».

На следующий день, около десяти утра, Петька, украшенный новыми ссадинами, синяками и царапинами, появился в редакции. Волосы у него на голове стояли дыбом, словно в нее только что угодила шальная молния. Но, против ожидания, он пребывал в прекрасном расположении духа. Петькины глаза радостно сияли.

— Все в ажуре, — объявил он во всеуслышание. — С Людкой помирился.

— И тебя в таком виде пустили в метро?! — изумился Берлин.

— Я шел пешком.

— По мне, лучше добрая война, чем плохой мир, — засмеялся Брагин. — Ты смотрелся в зеркало?

— Я тебе что — красна девица?!

— Ах, Петя, Петя, доведут вас ваши бл…дки до… — запричитала Бутыльская, качая головой.

Я так и не узнал, до чего могут довести Петьку его шалости, потому что в этот момент затрезвонил редакционный телефон. Звонил Иван Трофимович Богданов, маршал бронетанковых войск.

Пятикомнатная квартира маршала похожа на благоустроенный курятник. Иван Трофимович держит певчих птиц. Впрочем, и не певчих — тоже. Птицы его страсть.

У него что-то около полутораста клеток с представителями класса пернатых. Часть клеток с морозостойкими птицами находится на трех балконах, но большая — развешана внутри квартиры: по стенам коридоров и комнат. Долго находиться в обществе непрестанно щелкающих, щебечущих, трещащих, чирикающих, разговаривающих, посвистывающих, кричащих птиц невозможно. Если закрыть глаза, то можно подумать, что ты попал в джунгли. По квартире с отрешенным видом бродит огромный рыжий кот с черной отметиной на макушке. Иногда он застывает, открывает клыкастую пасть, и тогда квартира оглашается хриплым воем, от которого стынет кровь в жилах. Понять страдания кота не трудно.