Вионор Меретуков - Млечный путь

— Ты что, предлагаешь мне любоваться сахарницей?

— Я, кажется, уже говорил сегодня, что ты дурак?

— Говорил. И притом дважды.

— Да, чтобы не забыть… у меня в самом неотдаленном будущем появится для тебя работенка, — Корытников резко повернулся и подошел ко мне, — есть тут одна идейка. Она пока еще сырая, не оформилась, не обкаталась, но дело может быть… такое… словом, грандиозное, восхитительное дело! — Он положил руку мне на плечо. — Разумеется, тебе надо будет тщательно подготовиться и хорошенько экипироваться. В кого бы ты хотел перевоплотиться на этот раз?

Я вспомнил о лондонском ограблении.

— В адмирала! Адмиралом хочу быть!

Корытников с сомнением посмотрел на меня.

— Интересно, где ты раздобудешь мундир адмирала?

— Там же, где и шубу Деда Мороза.

— Что ж, это все-таки лучше, чем новогодний дедушка. Илья, прошу тебя, отнесись к нашей работе серьезно, шутки в сторону! И для поддержания себя в тонусе не забывай каждодневно душить по коту. Но не того, что сидит возле сахарницы. И не дай тебе бог напортачить на этот раз!

Издательский дом «Олимпиек», в одной из редакций которого я уже почти 20 лет просиживаю штаны, находится в самом центре Москвы.

Редакция обосновалась в нескольких комнатах на последнем этаже старинного здания, обшарпанным фасадом обращенного в Малый Кисельный переулок. Какие-то высоколобые мужи из Общества охраны памятников старины некогда признали здание шедевром русского модерна. Поэтому его не сносят. А стоило бы. Не знаю, какой это модерн и какой это шедевр, но выглядит оно омерзительно, по-моему, эта рухлядь похожа на изъеденный червями гигантский тульский пряник. Внутри все прогнило, последний ремонт делали, наверно, еще при Екатерине Великой. В каждой комнате стоят бездействующие изразцовые печи, в которых навеки погребены рукописи начинающих авторов. Уже при мне подгулявший завхоз попытался использовать рукописи по прямому назначению, то есть для растопки. Но потерпел фиаско — невежда, он не знал, что рукописи не горят!

Кроме печей от прежних времен остались большие черные тараканы — сообразительные, неуловимые, несгибаемые, как легендарный террорист Камо. Их морят, сколько себя помню, не жалея сил и, самое главное, средств. Но таракан, как известно, насекомое бессмертное, и, когда все живое перемрет, а я верю, что это прекрасное будущее не за горами, по земле будут разгуливать только эти мерзкие твари.

Здание это, по слухам, некогда принадлежало Товариществу братьев Баклушиных. Кем были эти братья, и существовало ли вообще когда-либо такое Товарищество, не знает никто.

Набираю номер Леона Дергачевского, знаменитого автора детективов. Знаменитым его сделал я, я его создал, взлелеял, так сказать. Дергачевский мне нужен позарез: без его подписи под уже написанным текстом горит моя полугодовая премия. А это какие-никакие деньги, на которые можно пару-тройку раз с девушкой сходить в приличный кабак.

— Этот сукин сын Дергачевский, видно, запил! — восклицаю я в сердцах. — Опять придется расписываться за него.

На столе у меня всегда порядок. Ничего лишнего. Компьютер, перекидной календарь, записная книжка и остро отточенный карандаш. Вместо фотографии любимой и детей (которых у меня, кажется, нет) — икона, на которой изображен бородач со зверской, прямо-таки разбойничьей харей. Такого повстречаешь в темном переулке, от страха, простите, наложишь в штаны. В стремлении до смерти напугать гипотетического христианина, если тому вдруг вздумалось бы помолиться на это апокрифическое творение, иконописец достиг совершенства. Когда мне неможется после лихо проведенных выходных, я стараюсь на икону не смотреть: боюсь за сердце. Икона — подарок Димы Брагина, нашего редакционного художника-иллюстратора. Дима хороший художник и горчайший пьяница. Сочетание трагическое и, увы, нередкое.

Отчаявшись дозвониться до Дергачевского, я уставился в окно и в который раз задумался о своей странно складывающейся жизни.

«Никогда не ищи оправдания собственным слабостям», — сказал некогда один эгоцентричный сластолюбец. От себя добавлю — и поступкам, сколь греховно они бы не выглядели в глазах обывателя, добывающего себе хлеб насущный честным трудом. Кстати, я почти двадцать лет отдал этому так называемому честному труду. И не скажу, что эти двадцать лет многому меня научили. Все кому не лень без труда обходили меня как по прямой, так и на вираже. Мои потенциальные конкуренты, бездельники и неучи, не вдаваясь в глубокомысленные рассуждения о том, что хорошо, что плохо, без колебаний устраняли со своего пути любого, кто мешал им карабкаться наверх. Главный редактор, мой нынешний начальник, из числа людей такого сорта.