Владимир Шапко - Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Сестра трудно спросила: «Как он тебе?» Вынуждена была спросить. Брат мгновенно понял: «Мировой мужик, Лида! А хохмач какой! И Ярика любит. Даже не раздумывай. О свадьбе не забудь позвонить». «О свадьбе». «Даже не раздумывай». А брат уже встречал двух отважных:

— Вот вам по мороженому, корешки. За храбрость!

Ещё ходили по парку. Стреляли по очереди в тире. Кроме Зиновьевой. Катали Ярика на пони. Тут работала сама мать, шла рядом, оберегала. Мужчины в это время глотали табак в кустах. Выглядывали оттуда, как диверсанты.

В кафе, куда, проголодавшись, зашли, всё было так, как и должно быть в кафе в парке — яркие рисованные звёзды на чёрном потолке, барменские понты с летающими над стойкой бутылками, тихая приятная музыка, под которую томно пережёвывались со своими дамами кавалеры.

После вкусного долгого обеда, где был и мясной салат, и рыбный, и овощной; и вкуснейшая пицца, когда большущий треугольник подносишь ко рту на пяти пальцах, как часть от целой клумбы на столе; и бутылка хорошего вина, и тархун для Ярика, и мороженое шариками — после всего этого пиршества Плоткин и Зиновьев спорили, кто должен рассчитаться. («Я заплачу» — «Нет, я! нет, я!») Начальник ЖБЗ не торопясь разваливал надёжный верный бумажник, набитый купюрами. Плоткин по всем карманам — шарил. Выдёргивал бумажки. Официант индифферентно стоял. Напоминая клюшку от гольфа. Шустрый Плоткин победил — насовал индифферентному сполна.

Когда ехали домой, Ярик в мотающемся вагоне привалился к маме и спал, обнятый маминой рукой.

Разбуженный, потягивался:

— Это уже наша остановка? Да?

Всю неделю, пока брат гостил, Плоткин каждый вечер неизменно возникал на пороге. Зиновьева, встречая, помимо воли недовольно опускала глаза. Никакой буфер не получался. Более того — Плоткин душевно тряс руку Буферу, тот ему тоже. Потом, точно талисман, оба теребили голову Ярика и, не теряя ни минуты, сразу же усаживались к нардам. И Ярик, конечно, вместе с ними.

Зиновьева садилась за стол. Забытая игроками, смотрела. Хорошо, что с приездом брата престала хотя бы летать женская одежда в спальне. Но ведь это ненадолго. Сергей скоро уедет. Бродила у женщины утопическая мысль. Мысль-утопия: хорошо бы создать нечто вроде шведской семьи. Женщина, двое мужчин и мальчишка. Но абсолютно без секса между взрослыми. Абсолютно. Только душевное, светлое…

В ужасе похолодела: да ведь вторым мужчиной в этой шведской семье будет брат, родной брат женщины!.. Вот додумалась так додумалась кощунница.

— Мама, ты чего? — затряс плечо Ярик. И два шведа бросили игру и вылупились.

Справилась с собой:

— Ничего, всё хорошо. — Приказала: — Руки мыть и ужинать.

В субботу брат уезжал. И отпуск заканчивался, и сожительница ждала. С которой он то сходился, то расходился.

Плоткин не мог поехать со всеми на вокзал, не мог бросить работу, зато для Зиновьевой на всю редакцию прокричал. Громче её самой:

— Лидия Петровна! Сегодня уезжает ваш родной брат, который у вас гостил. Уезжает к себе домой, в Вологду. Вы можете поехать, проводить его. А мы вас прикроем! Верно, господа?

Редакторы одобряюще загалдели: прикроем, Лида, прикроем, не сомневайся!

На московском вокзале, в начале платформы, втроём ждали поезд на Вологду. Низко висящий модерновый потолок походил на аллигатора в шипах. Ярик посматривал, жался к Сергею. Тот, приобняв его, как бы успокаивал. Из рюкзака дяди, конечно же, торчали нарды.

— В общем, Лида, моё мнение о нём ты знаешь. Не раздумывай, соглашайся. Как решишься, позвони, пожалуйста. Мы с Галей приедем. Я с работы отпрошусь.

— Когда, когда приедете? Дядя Серёжа? — сразу забыл про аллигатора Ярик.

Дядя наклонился к племяннику и вместе с ним посмотрел на Зиновьеву:

— Это от мамы твоей зависит.

А? Мама? Мама почем-то отвернулась, закрутила головой.

Показался поезд. Неторопливо полз, приближался.

Зиновьев быстро снял рюкзак и выдернул нарды. Ярику протянул:

— Держи, племяш! Будешь играть с дядей Гришей!

— А вы? — Мол, как же без них останетесь? Дядя Серёжа? Ведь инкрустированные, ручной работы?

— Ничего, я другие закажу. Не хуже будут… Ну, родные мои… — Обнял сестру и племянника вместе с коробкой.

Видели потом, как он протискивался в низком, словно бы игрушечном вагоне, цепляясь рюкзаком за что попало.

Уселся наконец. Казалось, разлёгся у самого пола. Рукой помахал, поехал.

Шли за поездом, тоже махали.

Потом мать повернулась к сыну:

— Ну, и что теперь делать мне с коробкой твоей?