— Господа, объявление в английской газете: «Женское общество “Благопристойность” борется за введение трусов для лошадей». Господа!
Все, конечно, упали. Мужчины затрубили в потолок, женщины стали гнуться, пристукивать ногами. Даже красивая мумия с оскорбленной щекой начала фыркать. Что тебе классная дама, подавляющая в себе непристойный смех.
— Григорий Аркадьевич! Зайдите, пожалуйста.
Голова из приоткрывшейся двери. С длинным сеном волос. Всегда на боевом посту.
— Пока, мои хорошие. Не поминайте лихом… — А голове — лучезарнейше: — Лечу, Глеб Владимирович! (Знала бы голова, что о ней сочиняют некоторые по утрам.)
Главред сидел, повернувшись к спасительной галерее на стене. К портретной. На этот раз к Чехову Антону Павловичу. Антон Павлович с насмешливым прищуром смотрел. Был он в чеховском своём пенсне со шнурком. В портрете высвеченный художником, как небожитель в иконе.
— Григорий Аркадьевич, сегодня 28-е, лето идёт к концу, а Савостин у вас с Зиновьевой не двигается. На какой стадии работа над ним? — Карандашик стукал по стеклу стола.
«Макаркин смотрел на Яшумкина и думал: какой же ты скучный, дядя. И нос твой картошка глупый и скучный. И сам ты давно надоел».
— Григорий Аркадьевич, вы слышите меня?
«Стеклянные глаза Макаркина вернулись к действительности»:
— Слышу, слышу, Глеб Владимирович! Извините, задумался.
Дальше опять на пальцах пришлось всё объяснять, втолковывать.
«Но Яшумкин всё равно сидел недовольный. Он только что получил нагоняй от Акимкина. А тот, как известно, шутить не любит. Так что идите и работайте, товарищ Макаркин».
— Иду, иду, Глеб Владимирович. И Зинкину подключу.
— Какую Зинкину?
— Шучу, Глеб Владимирович. Уже убегаю.
«Надменная Зинкина даже не повернула головы. На прибег Макаркина. Cпросила только недовольно: “Что он сказал?”».
— Да так. Очередной втык от Акимова получил. Перекинул на нас. Не обращай внимания.
С новой надеждой прильнул возле экрана к милой щеке. Как к пэрсику, сказал бы кавказец.
— На чём мы вчера остановились?
Зиновьева быстро прибиралась на столе, торопилась на обед. Приехал из Вологды брат Сергей. В свой отпуск. Надёжный буфер от Плоткина. Хотя бы на неделю. И Ярик теперь под присмотром.
— Когда познакомишь с братишкой? — Невинный вопрос от любовника. И, главное, заглядывает сбоку, помогает прибирать.
— Я на обед, Григорий Аркадьевич!
Опять на всю редакцию. И, бросив кучерявого, уже торопилась к выходу. Убить подлую мало! Убить!
Вернулась. Будто забыла что-то на столе. Снова прибирала бумажки. Не прибрала, оказывается. Тихо сказала: «Приходи сегодня в семь».
— Я пошла, Григорий Аркадьевич!
Видела, что все ухмыляются, все давно всё знают, но ничего с собой поделать не могла. Кричала и кричала каждый раз на всю редакцию. Это была даже не защита, — какое-то помешательство.
— Добрый день, Анатолий Трофимович! — прокричали Акимову в коридоре.
Акимов отпрянул к стене. Что это с ней?
— Я на обед! — обернулись и добавили ему ещё громче.
Дома дядя и племянник играли в нарды. Зиновьева не любила эту игру. Всегда поражалась, как взрослый, начитанный человек (Сергей), человек с высшим образованием смог пристраститься к этой восточной пустой игре. Ведь каждый раз привозит гремучую коробку с собой. Она не влезает у него в рюкзак, она торчит из рюкзака на километр. Но вот он — улыбается в дверях, и чёртова коробка, конечно же, из-за плеча. И ведь не шахматы, не даже шашки — нарды! Племянника зачем-то научил. «Ура, дядя Сережа приехал, — бросается тот всегда к игроку в дверях. — И нарды привёз!»
На кухне Зиновьева не могла ни к чему привязать руки. Вернулась в комнату:
— Складывайте свою бандуру. В маркет сходите. Майонез мне нужен. Зелёный горошек. Варёная колбаса. Полкило. Вечером гости будут. Вернее — гость. Один.
Маленький игрок вскричал:
— Ура, дядя Гриша придёт!
Большой игрок торопливо складывал игру: что ещё за «дядя Гриша». Однако — сестра.
— Вина хорошего купи. Бутылку. — Подумала: — Ну и водки, что ли. Гость любит шандарахнуть. Но только фунфырик. Хватит ему. Чтобы мельницу запустить.
Сергей был старше сестры всего на год. Знал о ней всё: выросли вместе. А тут вдруг — «гость» у Лидки появился. Который к тому же любит шандарахнуть. Чтобы мельницу запустить.
— Ну, племяш — готов?
— Готов, дядя Серёжа!
— Тогда погнали.
Дядя и племянник направились к двери. И сумку под продукты не забыли.
Читать дальше