Марта Кетро - Рассеянная жизнь

С утра ей предстояла встреча с самыми близкими людьми, которые остались у неё в этом городе — с парикмахером и косметологом. Один должен был восстановить её кудри, другой лицо. В Израиле не было спроса на завивку, и за полтора года волосы Поль выпрямились, вернув ей ощущения юности, отнюдь не радостные — вечную борьбу с тонкими прядями, которые не желали укладываться и мгновенно пачкались, так что голову впору мыть дважды в день. Поль забыла об этой каторге с тех пор, как в Москве появилась дорогущая завивка, не портящая волосы, и теперь при случайном взгляде в зеркало её настигал флэшбэк. Только сейчас под гладкой чёлкой было взрослое лицо, и Поль пугалась, будто засыпала девочкой, а проснулась женщиной, и жизнь вся куда-то делась, утекла сквозь пальцы, ничего не исправила, а юность забрала. Хотя нет же, у неё есть Гай, но всё равно она чувствовала, что не нажила ни мудрости, ни опыта, и всякое понимание даётся ей только наощупь. Ступать по тёплому песку, чувствовать, как ветер гладит щёки, осторожно трогать лицо спящего юноши — это она понимала. Понимала запах Мияке, огни, проскакивающие за оком машины, музыку попсовую из колонок, море, шуршащее, как бесконечное дерево дождя — а жизнь нет, не понимала, не знала, и не хотела знать.

А потом московская жизнь понеслась с обычной своей скоростью — галопом, день за днём Поль ходила на встречи, эфиры, выступала в книжных магазинах перед нежными девочками, которых оказалось неожиданно много, и отвечала на их вопросы, стараясь не врать. Они спрашивали о любви, дружбе и о том, что делать, когда тебя никто не понимает, а Поль терялась, потому что не имела готовых решений, и сама, кажется, за всю жизнь ни разу не справилась с дружбой и любовью как следует. Кого и чему она могла научить, если друзья для неё всегда отходили на второй план, когда появлялся мужчина — Поль поднимала на него взгляд и переставала видеть всех остальных. Это как в фотошопе, когда инструментом «блюр» стирают замусоренный фон — мир вокруг единственной фигуры размывается и становится несущественен. Прежняя жизнь осыпалась на глазах, и люди, отработав, уходили в кулисы, а какой-нибудь чувак закрывал солнце и оставался единственным светом — на эту ночь, на месяц, а когда и дольше.

По её меркам выходило, что любовь, которая не разнесла в клочки твою прежнюю жизнь, не любовь вовсе, а так, перепихнуться. Но разве же это правильно? Не оттого ведь, что страсть её настолько сильна, просто нормальные отношения у неё не получались, а выдавать своё увечье за эталон — грех.

«Понимание» же Поль и вовсе считала переоценённым, хотела даже рассказать им про Гая и секс без слов, но вовремя опомнилась, подростки всё-таки, невинные души. Да и тем, кто постарше, она бы не рискнула ничего говорить, безнравственность нынче не в тренде. Ровесники Поль ещё играли по старым правилам — те, кому выпало советское детство и постперестроечная юность, легче относятся к порокам. У её поколения был откат после лживых восьмидесятых, тоскливых и лицемерных, когда все врали всем насчёт морали и нравственности, и в дальнейшем всякое непотребство воспринималось как свобода. Тогдашние юнцы бравировали грехом и продолжают по сию пору отчётливо гордиться аморальностью. А у нынешнего молодняка, напротив, откат после разнузданных девяностых и родителей-трикстеров, они устали от грязи, желают нормы — полюбить друг друга, жениться, родить и окрестить детей, жертвовать на благотворительность, защищать слабых, вести честный бизнес (кстати, что это?). Они не понимают, с чего бы цинизм — это круто, им реально кажется, что хорошо быть хорошим, говорить правильные вещи и делать добро. Зато из хрупких девочек девяностых выросли славные кругленькие домохозяйки с латентной криминальностью в крови, какую ни возьми, такая дерзкая и пожившая под своим халатиком в цветах. Но Поль надеялась, что они не последние розы порока на земле, ещё несколько лет всеобщей цензуры, и нынешние румяные подосиновики тоже пресытятся благопристойностью и расцветут в мухоморы. Она не желала им стать негодяями, но капелька чёрного юмора и нонконформизма ещё никому не вредила.

Терпеливо пережила фотосессию — при нынешних возможностях фотошопа, достаточно только присутствовать в кадре, а дальше уже обработка превратит растерянную неловкую женщину в кудрявую принцессу, пусть и немолодую, но милую. По вечерам писала ответы для интервью, разбиралась с почтой, а потом шла в ближайшее кафе и вместо того, чтобы романтично потягивать белое вино с ломтиком сыра, сжирала огромный чёрный бургер или цыплёнка-корнишона — жадно, как лисица. Точно как раньше, когда приезжала в Тель-Авив и питалась вредной едой, потому что «в путешествиях не толстеют».