Марта Кетро - Рассеянная жизнь

А так-то умер и умер. Хотя странной крысиной красоты и дикости было жаль.

…И только после этого случилось действительно важное — Джеф ей позвонил. До того только слал приветы по весне через третьи руки: из Баку улетел, до Израиля добрался, звякнуть никак не может, это денег стоит, поди объясни потом жене, что за телефонные счета такие. Коленька, как и обещал, объявился летом, передал, что Джеф поселился в какой-то Беер-Шеве. Сказал, это жопа мира, но фасолька не верила. Если там Джеф, то это самый центр Вселенной, текущий молоком и мёдом, пахнущая цветами святая земля, раз по ней ступают любимые волосатые ноги.

И вдруг из серых осенних сумерек сгустился знакомый силуэт, фасолька увидела его в углу своей комнаты, отрешённо подумала, что всё-таки сошла ума, и только после этого красный телефон, подло молчавший с января, разразился специальным прерывистым междугородним звонком.

«Фасолька, привет, даааа?»

За его типичное бакинское «даааа» она бы сожгла город. Убила бы кого угодно, если бы ей только пообещали, что услышит его снова.

Да, ответила она, и сразу заплакала, но из гордости беззвучно.

Он кое-как устроился, переехал ближе к центру, нашел работу в тамошней русскоязычной газете и звонил на халяву во время ночного дежурства на новостях.

Она записала название, сложным путём отыскала адрес израильского культурного центра и поехала туда, чтобы увидеть газету с его именем в выходных данных. К сожалению, это оказалась какая-то религиозная организация, которая не держала у себя светской прессы.

Но всего важнее была их будущая встреча — Джеф сказал, что к нему можно как-нибудь приехать в гости. Что, как — это он позже обещал сообщить, пока только дал надежду, а фасолька за неё уцепилась и, хоть и не выплыла, но не утонула.

Следующим летом она получила толстую бандероль с фотографиями (он, он с виски, он с тёлкой, он с трубкой) и синеньким иерусалимским сувениром в виде раскрытой ладони — Джеф сказал: «хамсочка». На фото смотрела часами, подмечая каждую деталь — марку виски, одежду тёлки, небрежность его объятия, тени под глазами, — и всякая мелочь была драгоценна, даже девица эта.

Было там и письмо на желтой бумаге, где «ХОЧУ» и «ЛЮБЛЮ» написаны вот такими буквами, и газета, и адрес московской редакции с инструкцией.

Следовало поехать на улицу Двадцати шести бакинских комиссаров, найти офис, спросить Антона и передать ему письмо для Джефа.

Она поехала. Было жарко, асфальт плавился, но в офисе, находившемся на первом этаже жилой девятиэтажки, стояла прохлада и сизый сигаретный дым. Антон ни на мгновение не удивился, будто к нему каждый день приходят юные бледные красотки и прерывающимися голосами просят передать письмо неведомому израильскому сотруднику. Усадил за стол, дал бумагу и ручку.

Антон был небольшим убедительным мужчиной, излучающим естественную сексуальность: эдак уверенно и просто разговаривает с женщиной о делах, но в итоге они почему-то трахаются. И Антон немедленно предложил фасольке поработать у них в газете.

— Ну, — туманно сказал он, — нужно звонить по разным телефонам. Вот попробуй.

Господи, работа в газете Джефа, это почти как с ним рядом! Она взяла список номеров и набрала первый — не отвечал. Представьте: фасолька смертельно влюблена, её личный бог, улетевший за два моря, явил медленное Чудо Почтовой Связи, а теперь наклевывалось Чудо Связи Побыстрей, голубь Антон берётся отнести листочки лично в руки тому, чье имя она не могла назвать без трепета. Это большое счастье, поверьте на слово, поэтому она готова была набрать любой номер, какой скажут. Смотрела на Антона влажными глазами и выбалтывала историю своей любви, а он печально кивал.

— Хочешь конфету? — Достал из ящика початую коробку с Моцартом на крышке. — Это самые лучшие израильские конфеты, очень дорогие.

Она взяла только одну, больше не посмела. Они были великолепны. Ничего вкуснее в жизни пробовать не доводилось — карамель и сливки, сладость и нежность, шоколад и слёзы, которые украдкой смаргивала, стыдясь Антона.

Потом, в следующей жизни, узнала, что они немецкие, купила их в обычном супермаркете, съела — если без слёз и любви, то конфеты как конфеты.

А тогда дописала письмо, тоскливо посмотрела на коробку с Моцартом и собралась уходить.

— У нас вечером одно рабочее мероприятие намечается, за городом. Раз ты теперь наша новая сотрудница, должна присутствовать. Приходи к шести, поедем на дачу по делам.