Мария Метлицкая - Високосный февраль

Маша испуганно оглянулась, но к двери подошла:

– Что вам?

– Да заходи! – свистящим шепотом проговорила соседка. – Заходи, чего боишься? Не съем! Про энтого, – она кивнула подбородком на дверь квартиры Влада, – расскажу!

Маша, конечно, зашла. И бабка все таким же свистящим шепотом начала говорить:

– Нарики эти соседи, наркоши конченые! Владик этот, сукин сын, и его девка, жена. Ну и алкашня, сама понимаешь! Менты от них не вылазют. Да и я вызываю – а что? А что мне прикажете делать? Молча терпеть?

– А что вы терпите-то? – уточнила Маша.

Та с удовольствием перечисляла:

– Крики, шум, ругань. Однажды чуть дом не спалили – чё-то там у них загорелось. В общем – кошмар, а не соседи. Скорее бы их загребли, и на подольше, лет эдак на десять! Папашу из квартиры выкинул – в деревне папаша живет, девок таскает, когда эта его куда-то уходит. Не работает. На что, спрашивается, живет? Да продает, спекулирует! Говорят, бабка у него была зажиточная – певица, что ли? Да, певица. В Большом театре пела. Он и сам мне рассказывал, что бабка была богачкой – бриллианты, золото. Сам говорил, что спер у нее. Вот и продает потихоньку – на ханку хватает. А папаша у него приличный был – врач. Давление мне мерил, уколы делал. Хороший человек – не то что этот сынок. А ты чё приходила? А? Ты из какой организации? Из медицинской? Лечить его хочете? Хорошее дело! Вот и займитесь этими нариками. Увлекитесь, так сказать. И нам, добрым людям, дайте вздохнуть. Кажную ночь боимся – спалит!

«Мерзкая соседка, – с брезгливостью подумала Маша, глядя на узенькое, востроносенькое личико с бегающими глазками. – А ведь права: такое соседство – не приведи господи!» Ну и откланялась, поблагодарив. Ситуация прояснялась: Влад этот – балбес еще тот, и это мягко говоря. Папашу сплавил на дачу и живет в свое удовольствие – не работает, покуривает травку, а может, еще и потяжелее что-нибудь. В общем, понятно.

Она пребывала в задумчивости. Ну и решилась – материал нужно было сдавать через два дня. Нет, про возможных любовников Нонны Васильевны она не писала – до этого не опустилась. А вот про сына и внука написала. А что тут такого – чистая правда! Подала под соусом «не всегда в талантливой и успешной семье бывают удачные дети». А уж тут природа явно отдохнула.

Но подпишет ли интервью Нонна Васильевна? Мучилась, мучилась и позвонила. Ответила хмурая Нюра:

– Нонна Васильевна в больнице. Когда выпишут – не ведаю. И вообще, оставь нас в покое. Хватит уже, насосалась! Наглая ты!

Так интервью осталось без визы героини – что ж, бывает. Ну не в больницу же к ней соваться с этой бумажкой.

Главному все понравилось:

– Видишь, Мари, справилась! А я что говорил? Кому нужна это преснятина без кетчупа и аджики? Ну что, молодец, пятерка.

И статья вышла. А дальше… Дальше началось. Вощак дала ответное интервью другому изданию. Называла Машу лгуньей, хамкой и журналюшкой. Рассказывала, что та проникла к ней в дом под видом приличного человека, топталась, причитала, прикидывалась, корчила из себя приличную. А оказалась мелкой и низкой лгуньей.

И пригрозила судом. Тут же состряпали передачку на ТВ – оскорбленная и униженная звезда и гнусная журналюга.

Что ее так возмутило? Понятно – то, что Маша нашла сына и внука. Ну и так далее: сын – почти бомж, живет на даче, в раздолбанном доме и собирает бутылки. Внучок – здесь вообще! Бездельник и наркоман, украл и продает бабкины цацки. Короче, та еще семейка.

На Машу посыпались оскорбления и потоки грязи – как могла? Как могла оболгать прекрасного человека, гениальную балерину и ее замечательную семью? Сволочь и гадина. Маше звонили коллеги из других изданий – журналисты и просили объяснений: правда ли это или очередная клевета на работников пера? А вскоре позвонила женщина, представившаяся адвокатом потерпевшей. Требовала публичного извинения. Публичного! И признания во лжи. Маша отказалась и поменяла номер мобильного. А главный ее не поддержал – дернул в кусты:

– Судебные издержки нам не нужны. К тому же у них сильный козырь – гранки прочитаны и подписаны не были. Так что, Мари, выпутывайся сама! И мой тебе совет – принеси извинения! Через журнал, разумеется. Покайся! А нам такая репутация ни к чему.

Через месяц он предложил Маше уволиться.

Вот это и было самое подлое, самое отвратительное предательство. Коллеги, надо сказать, вели себя прилично – кто-то сочувствовал Маше, кто-то подсмеивался и давал советы: «Да забей! Все мы это прошли! Такая наша доля журналистская».