Александр Иличевский - Справа налево

Таким образом, представление об одержимости «бесами» — оказывается глубоко нетривиальным и находится вплотную с могуществом сознания созидать свою цельность, — причем результатом этой работы является производство смысла.

Неизвестно, как возникли знаковые системы. Знак потусторонен смыслу и, вероятно, — говоря и символически, и буквально, — принадлежит к той области, где некогда обитало ангельское существо, которое зачало от земной женщины Еноха, одарившего человечество, подобно Прометею, научным познанием.

Судьба художника Верещагина баснословна. Знакомый Рузвельта, живший в злачных Нижних Котлах, куда ездил на пролетке, держась за рукоятку пистолета, спрятанного за пазуху; лишившийся своих картин в Америке (где они сейчас?), выдвинутый в 1901 году на Нобелевку, изобразивший в серии «Варвары» афганца, в точности схожего с талибом, только меч и щит заменить на АКМ, — художник погиб в преддверии Цусимской катастрофы вместе с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск». Картины его еще долго потом плавали на поверхности моря. Вот судьба.

Без исторического воплощения тело смысла подобно разлагающемуся трупу Метафора сама по себе таинственная штука. С одной стороны, это простейший инструмент познания — расширения смысла мира, когда описание неизведанного происходит путем сравнения с уже известным. С другой, в этой процедуре рождается новый смысл — где-то между изведанным и новым. Как это происходит и что происходит при этом, — коренится, скорее всего, в истоке искусства. В том моменте, когда человек-творец становится владельцем мира. В этой точке ему, словно бы, вручаются ключи от мироздания. Другое дело, поймет ли он это и что он с ними, этими ключами, будет делать. Некоторые принимают их за съедобное и проглатывают.

Часто в последние месяцы вспоминаю вот что. А. Д. Сахаров, отправившись студентом в эвакуацию, ехал на восток в теплушке месяц, и в темное время суток придвигался к буржуйке, чтобы в отблеске пламени видеть страницы новейшей монографии по квантовой механике. Состав плетется, то сонно постукивая через мокрые залитые дождями поля, то пропуская военные эшелоны навстречу; или бесконечно стоит на узловых: паровоз у водоразбора стравливает в осень облако пара, тучи галок ссорятся на облетевших березах, шпалы воняют креозотом, народ суетится с чайниками за кипятком, седое звездное небо висит низко над черной еще бесснежной землей… как вдруг кричат от вагона к вагону «Поехали!» — и дорожный позвоночник вытягивается издалека — вдаль, грохоча сцепными замками, чтобы снова стронуть в безвестность скопище судеб. Вот такое видение. Мне кажется, очень многие сейчас находятся в сходном дорожно-тоскливом положении перемен. Главное — не забывать, как стемнеет, придвигаться к печурке и продолжать делать свое дело.

Собачий пляж у Яффо. Раннее утро, почти полный штиль, солнечные блики чуть ослепляют море, и сидит у самой кромки берега старый-старый лабрадор. Большой, сутулый, склоненная голова строго обращена к горизонту. Он сидит неподвижно десять минут, двадцать… Вы когда-нибудь видели сидящую абсолютно неподвижно дольше тридцати секунд собаку?

Пес был в ошейнике, но поблизости хозяев я не заметил: может, он отошел от них далеко — пляж большой, и по всему видно, что псина ухоженная. Причем Шерлок, который, по сути, еще щенок, лезет ко всем собакам подряд — знакомиться, снюхиваться, играть, — а тут он даже не попытался сунуться, хотя к своей лабрадорной расе он явно испытывает особенную тягу: не встречалось нам еще лабрадора, мимо которого он прошел бы, не попытавшись оборвать поводок.

А тут он аж присел и вместе со мной смотрел, как этот сосредоточенный старый пес смотрит на море, за горизонт — просто так, без ожидания, без какого-либо выражения.

И я вспомнил свою бабушку, меня воспитавшую. Последние годы жизни она едва ходила и всё время сидела у окна ровно с таким же выражением сосредоточенного безразличия ко всему, что не находится по ту сторону горизонта.

[Афанасию Мамедову]