Айрис Мердок: Честный проигрыш [= Довольно почетное; Вполне достойное поражение]

— Я скоро закончу. И мы отпразднуем это. Отдадим рукопись машинистке, и ты перестанешь тревожиться.

— А книга сделает тебя знаменитым?

— Боюсь, что нет, дорогая. Ты хочешь, чтобы я был знаменит? Хильда, ты в самом деле не огорчилась, когда я отказался от титула?

— Нет, огорчения не было. Хотя «леди Фостер» звучало бы хорошо. Я завела бы розовые открытки с тиснением: «От леди Фостер». Но ты, разумеется, должен слушать только себя или то, что я называю твоими инстинктами. У меня абсолютная вера в их правоту. Бог да пошлет тебе удачу. Давай, милый, выпьем за следующие счастливые двадцать лет нашей жизни.

— И что у тебя сейчас в мыслях?

— Джулиус Кинг.

— О!

— Что значит «о!»?

— Просто «о».

— Похоже, ты встревожен?

— Я не встревожен.

— А может, следовало бы.

— Прекрати, Аксель!

— Как легко тебя раздразнить, Саймон.

Аксель сидел за рулем голубого «хиллман минкса», мчавшегося по запруженной в час пик Кромвель-роуд. Для не водившего машину Саймона было загадкой, как это они все несутся бок о бок, не задевая и не царапая друг друга. Тонкий и грациозный, прекрасно справляющийся с любой работой по дому, Саймон отчаянно боялся возможных аварий, и Аксель запретил ему учиться вождению. Саймон притворялся глубоко огорченным: законная претензия к Акселю в любой момент могла прийтись кстати. Но быть пассажиром Акселя доставляло ему огромное, никогда не тускнеющее удовольствие. Саймон испытывал его и сейчас, когда сидел вытянув руку вдоль спинки сиденья, почти касаясь рукавом воротника Акселя.

— Когда появится Джулиус?

— Он уже появился.

— Ты не сказал мне.

— Я сам узнал только утром. Его письмо пришло ко мне на работу.

— Почему на работу?

— Потому, глупенький, что домашнего адреса он не знает.

— О!

В первые два года своей связи Саймон и Аксель жили в небольшой квартире Акселя в Бейсуотере. Но год назад они купили дом в Бэронс-корте, и Саймон все еще с удовольствием занимался его обустройством. Аксель был равнодушен к обстановке. Саймон воспринимал покупку дома как знаменательный шаг. Аксель воздерживался от признания, что их союз строится в расчете на долголетие, и категорически отказывался от планов на будущее.

— Когда ты в последний раз видел Джулиуса, Аксель?

— Около четырех лет назад. Еще до его отъезда в Южную Каролину и совсем незадолго до нашей с тобой исторической встречи в Афинах. А ты когда видел его в последний раз?

— Страшно давно. Наверно, лет шесть назад. У Руперта. Но по сути я с ним почти не знаком. Он никогда не обращал на меня внимания.

— Не надо говорить об этом так удрученно.

— Я вовсе не удручен. С чего бы? Ведь он был другом Руперта. Забавно, что он ни разу не видел нас вместе.

Аксель был сверстником Руперта и его коллегой по государственной службе. Умный, холодноватый, молчаливый. Как брат Руперта, Саймон был с ним немного знаком, но даже и не подозревал о его гомосексуальности. Вероятно, полагал Саймон, об этом не знал и Руперт. Саймон догадывался о том, что брату было не слишком приятно, когда его старый друг и коллега вступил в связь с его младшим братом, но, разумеется, обсуждать Акселя с Рупертом было теперь немыслимо. В студенческие годы Аксель имел любовников, затем прожил какое-то время с зубным врачом, эмигрировавшим позднее в Новую Зеландию.

К моменту неожиданной и все перевернувшей встречи с Саймоном в Афинах Аксель уже несколько лет был один и, как он сам признался Саймону, смирился с мыслью об одиночестве до конца своих дней. Он никогда не охотился за партнерами. «Встреча с тобой — моя фантастическая удача, малыш», — обмолвился он однажды, и эти слова надолго радостно озарили жизнь Саймона.

— Мы снова опаздываем, Аксель. Ты всегда делаешь так, что мы опаздываем к Руперту. Подозреваю, ты это нарочно.

— Возможно, ты и прав, милый.

Саймон знал, что Аксель счел дурным тоном приглашение Руперта на юбилей свадьбы. Но вслух об этом ничего сказано не было. Руперт и Аксель оставались близкими друзьями. И Саймона, хотя он и любил старшего брата, эта близость слегка беспокоила, так же как прежде беспокоила близость Руперта с отцом, хотя их альянс всегда был направлен только на его благо. В детстве он необыкновенно любил мать (в прошлом актрису), умершую, когда ему было десять. Отрочество прошло под нежной опекой отца и старшего брата. Это и вызывало благодарность, и тяготило. Отец умер, когда Саймону было двадцать. Руперт до сих пор невольно сохранял отеческий тон.