Айрис Мердок - Честный проигрыш [= Довольно почетное; Вполне достойное поражение]

— Думаю, да, — с сомнением сказал Руперт. — Я, безусловно, не хочу воспринимать случившееся только отрицательно. Это было бы — я согласен — досадно и расточительно.

— Это было бы преступлением против жизни.

— М-м-м. Я, пожалуй, не так восторженно воспринимаю жизнь. Но трудно не поддаваться эмоциям, когда я смотрю на тебя, вот так, как сейчас…

— А почему их надо избегать? Нужно смотреть на вещи реалистически. Эмоции не отбросишь. Смотри, вот моя рука, возьми ее. — И Морган протянула ему руку.

Руперт пристально вглядывался ей в лицо. Оно было твердым, бронзовым от загара, серьезным. И вызывало в памяти тотемное изображение птицы. Взяв ее за руку, он тут же обнаружил, что склонил голову и прижимает ее ладонь ко лбу. Он быстро выпустил руку.

— О, Руперт, Руперт, — сказала Морган. — Помнишь тот день, вскоре после моего возвращения, когда мы сидели у тебя в кабинете и ты был так терпелив и внимателен, тот день, когда ты подарил мне малахитовое пресс-папье? Я что-то все говорила, говорила и вдруг сказала — точных слов не помню, — что мы затеряны в своей душе, и нет ничего реального, ничего твердого, нет сердцевины, а есть только то, что сейчас с нами… что-то вроде вот этого, — сказала я, взяв этот кусок малахита, и прижала его ко лбу. Но на самом-то деле я думала о другом и хотела другого: хотела прижать ко лбу твою руку, вот так, как ты сейчас прижал мою… Руперт, милый…

Руперт встал. Подошел к книжному шкафу, прошелся взглядом по полкам.

— Думаю, тебе все же надо отправиться в кругосветное путешествие.

— Дорогой, ты подшучиваешь, и я так этому рада! Если мы оба сохраним толику чувства юмора, все у нас будет в порядке.

— Одного чувства юмора недостаточно, — сказал Руперт. — В сложившейся ситуации мы должны хорошо осознать, где проходит граница между добром и злом. И я не уверен, что справлюсь с этим.

Прошедшие несколько дней были заняты краткими, волнующими, таинственными свиданиями с Рупертом, напряженным их ожиданием и потом долгими часами подробного анализа значения сказанных друг другу слов.

Морган была чрезвычайно воодушевлена и почти не испытывала тревоги. Сейчас их вела судьба, и спорить с ней было немыслимо. Ничего страшного не произойдет. Им с Рупертом нужно поддерживать друг друга. Остальное сделают боги.

Вначале настроение Руперта озадачивало ее. Он прислал несколько писем. Два из них очень сдержанные по тону, полные озабоченности и сомнений по поводу ее чувств, страха перед возможностью причинить ей боль. Остальные — безумные, экстатически яростные излияния, насыщенные любовью, отчаянием и мольбами. На бумаге Руперт был виртуозен в проявлениях страсти, но, увидев ее, становился прискорбно косноязычным. Следуя его просьбе, она уничтожала присланные письма, но не могла удержаться от искушения и самые выразительные куски переписала в свою записную книжку. Руперт явно боролся с собой, и так же явно бурный, необузданный, глубоко спрятанный под внешней оболочкой Руперт начинал брать верх. Видеть его у своих ног было глубоким и острым переживанием. Жалость, сочувствие и восторг затопляли ее. И в душе снова звенела давно замолкшая струна счастья.

Морган свойственно было в каждый момент отдавать все внимание только чему-то одному и не только не беспокоиться о других аспектах ситуации, но и почти не замечать их. Преисполненная уверенности, что сейчас нужно отдавать все свое внимание Руперту, она без труда отодвинула в сторону мысли о Хильде, о Питере, о Таллисе. Разумеется, помнила, что они существуют и тоже имеют свои притязания, но выносила их в какое-то иное временное измерение. Они были «в системе ожидания», и, проводя время с Рупертом, Морган не чувствовала, что в эти же самые часы и минуты Хильда находится совсем неподалеку и, может быть, недоумевает, где же сейчас ее муж. С мыслями о Джулиусе все обстояло иначе. В ее сознании он, как и прежде, занимал большое и важное место, странным образом непосредственно связанное с ее новыми чувствами. С чего бы это? — недоумевала Морган. Связана ли отгадка с тем, что Джулиус отпустил меня на свободу, и это — мой первый шаг в свободной жизни? Или все дело в том, что, принимая любовь Руперта, я как бы свожу счеты с Джулиусом? Ей ужасно хотелось обсудить это с ним. Ему было бы так интересно! Очень хотелось похвастаться перед ним своей победой. Но, конечно же, это было немыслимо. То, что пришло к ней, было новым, значительным. Пробиться после истории с Джулиусом к чему-то значительному и неожиданному было, само по себе, огромным достижением. Новое воздействовало на старую любовь и трансформировало ее, и это, как она чувствовала, подействовало на нее благотворно. Мысли о Таллисе не ушли, были расплывчатыми и едва ощутимыми. О Питере она вообще почти не вспоминала.