Юрий Поляков - Треугольная жизнь

— Уж больно ты строгий, как я погляжу! — глянул вверх Каракозин.

— А тех, что с медалями за Белый дом, я бы вообще на фонарях вешал!

Юрий Арсеньевич долго смотрел на попутчиков — в его далеких глазах была светлая всепрощающая скорбь:

— Не надо никого вешать! Аристотель говорил, что Бог и природа ничего не создают напрасно. Мы должны были пройти через это. Представьте себе, что наша устоявшаяся, привычная жизнь — муравейник. И вдруг кто-то его разворошил. Что в подобном случае делают муравьи?

— На демонстрацию идут! — предположил с верхней полки Гоша: после кодирования он стал очень язвительным.

— Муравьи на демонстрации не ходят, — совершенно серьезно возразил профессор. — Они спасаются: кто-то спасает иголку, кто-то — личинку, кто-то запасы корма… А потом через какое-то время муравейник восстанавливается. И становится даже больше, красивее и удобнее, чем прежний. Вспомните, в «Фаусте» есть слова про силу, которая, творя зло, совершает добро…

Постепенно в его голосе появились лекционные интонации.

— А если просто взять и набить морду?! — снова встрял Гоша.

— Кому? — уточнил Юрий Арсеньевич.

— Тому, кто разворошил муравейник!

— Муравей не может набить морду. Он может только попытаться спасти себя и близких.

— И ждать, пока зло обернется добром? — поинтересовался Башмаков.

— А как вы, Юрий Арсеньевич, относитесь к той силе, которая хочет творить добро, а совершает зло? — вдруг спросил Каракозин.

— Простите, а кто вы по специальности?

— Обивщик дверей. Но по призванию я борец за лучшее!

— Борьба за лучшее — понятие очень относительное! — ответил профессор (его голос обрел полноценную академическую снисходительность). — Я уже показал вам, что разрушение — один из способов совершенствования. Так, например, нынешнее могущество Японии — результат ее поражения во Второй мировой войне…

— Выходит, ты за Ельцина? — хмуро спросил Гоша.

— Как человек он мне отвратителен: тупой номенклатурный самодур. Но что ж поделаешь, если История для созидательного разрушения избрала монстра. Иван Грозный и Петр Первый тоже были далеки от идеала…

— А квартирку-то в центре Степногорска вспоминаете? — ехидно поинтересовался Гоша.

— Вспоминаю, конечно. Но давайте взглянем на проблему sub specie aeterni, как говаривал Спиноза.

— Переведите для идиотов! — попросил Каракозин.

— Простите, увлекся. Взглянем на эту ситуацию с точки зрения вечности. Солженицын прав: зачем нам это среднеазиатское подбрюшье? А вот если русские с окраин будут и далее возвращаться на историческую родину, то Россия хотя бы частично восстановит свой разрушенный катаклизмами XX века генофонд… Эта амбивалентность явления, надеюсь, понятна?

— Понятна, — кивнул Гоша. — Нас гребут, а мы крепчаем!

— Подождите, подождите, — вмешался Башмаков. — Значит, я могу убить собственную жену, а если во втором браке у меня родится гениальный ребенок, то с точки зрения истории меня оправдают?!

— Ерунду ты какую-то городишь! — заволновался Гоша о судьбе своей сестрички Кати.

— Вы, конечно, привели крайний пример, но, по сути, так оно и есть!

— Это так перипатетики думают или Спиноза? — съехидничал Каракозин, которого профессор-непротивленец начал бесить.

— Нет, это мое мнение.

— Тогда приготовь пятнадцать долларов! — посоветовал Гоша.

— Зачем? — испуганно, вмиг утратив академическую безмятежность, спросил философ.

— Докладываю: в Бресте придут большие злые муравьи. Они тоже восстанавливают свой домик. Им надо заплатить, чтобы они твои часы и сковородки вроде муравьиных яиц не унесли. Ясно?

— Да, конечно… Накладные расходы предусмотрены. Но у меня просьба… Вы за меня… Я не умею, понимаете…

— В лапу, что ли, давать не умеешь? — ухмыльнулся Гоша превосходительно.

— Да.

— Как же ты тогда торговать собираешься?

— Не знаю.

— Давайте выпьем за амбивалентность! — предложил Рыцарь Джедай.

Вскоре Юрий Арсеньевич окончательно захмелел, начал излагать свою теорию геополитического пульсирования нации, но на словах «инфильтрация этногенетического субстрата» уронил голову на столик и захрапел.

В Бресте дверь купе отъехала. На пороге стояла молодящаяся крашеная блондинка в таможенной форме. Она окинула пассажиров рентгеновским взглядом. Но Каракозин, точно не замечая ее, продолжал петь под гитару: