Юрий Поляков - Треугольная жизнь

И тут раздался телефонный звонок. Это была Катя.

— Нет, вообще не пьем — разговариваем! — неуверенно ответил, теряя отдельные звуки и даже целые слова, Каракозин и протянул трубку Башмакову: — Тебя…

— Тунеядыч, срочно домой! Борис Исаакович при смерти…

И тут на самом деле раздался телефонный звонок. Эскейпер снял трубку, приладил ее к уху, но «алло» на всякий случай говорить не стал.

— Это я, — сообщила Вета тихо и таинственно.

— Я думал, ты уже не позвонишь, — по возможности холодно произнес Олег Трудович.

— Я не могла, — еще тише и еще таинственнее сказала она. — Потом все объясню. Ты собрался?

— Да, но… Что случилось? Что с анализом?

— Я еще не была у врача…

— А где ты была? — спросил Башмаков голосом внутрисемейного следователя.

— Потом. Билеты уже у меня. Сомиков взял?

— Да.

— И того, с грустными глазами?

— Конечно, — устало соврал Башмаков.

— Молодец! Я соскучилась! Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего?

— Догадываюсь.

— А знаешь, какое самое удивительное открытие в моей жизни?

— Какое же?

— А вот какое… Когда тебя целуют всю-всю-всю, это намного лучше, чем когда тебя целуют всю-всю…

— Интересно. А почему ты так долго не звонила?

— Ну хорошо, сейчас объясню. Только ты не сердись! В общем, понимаешь… Ой, больше не могу говорить — возвращается… Я тебе перезвоню! Обязательно дождись моего звонка! Не сердись, эскейперчик…

В трубке послышались короткие гудки.

«Кто возвращается? — удивился Башмаков. — Этого еще не хватало!»

Будет смешно, если Вета окажется в конце концов женщиной-елкой и бросит его. Ну, бросит и бросит… Не станет же он из-за этого, как Рыцарь Джедай, вступать в партию Революционной Справедливости! Нет, не станет…

Олег Трудович вдруг поймал себя на том, что с самого утра, с самого начала сборов чувствует в теле какое-то знобкое недоумение, похожее на то, что он испытывал много лет назад, когда темным знобящим утром собирал вещевой мешок, чтобы идти на призывной пункт. «А вот брошу все и никуда не пойду!» — храбрился он, но прекрасно понимал: ничего не бросит, а пойдет как миленький, потому что в кармане лежит неотменимая, ознаменованная строгими печатями повестка…

Собственно, жизнь превращается в судьбу благодаря таким вот Повесткам — и печати совсем необязательны. Та дурацкая банка с икрой была Повесткой. И гибель «Альдебарана» — тоже Повестка. Но чаще всего повестки приходили к нему почему-то в виде женщин — Оксана, Катя, Нина Андреевна, а теперь вот Вета. Юная Повесточка с нежной кожей, требовательным лоном и преданными глазами… Но преданность ненадежна и скоротечна. Ему будет шестьдесят, а ей всего тридцать семь. Она отберет у Башмакова переходящий алый колпак и отдаст другому… эскейперчику…

А не хотелось бы остаться в старости, как Борис Исаакович, беспомощным и одиноким. Слабинзон уехал в Штаты в 90-м. Он долго стоял в очереди к американскому посольству, отмечался в списках, как за дефицитом. Наконец его вызвали на собеседование, и чиновник с лицом утонченного вырожденца подробнейшим образом расспрашивал Борьку о житье-бытье, родителях, работе, политических взглядах. Неизвестно, что там Слабинзон наплел, но ему дали разрешение выехать в Америку чуть ли не в качестве беженца. Теперь оставалось главное — пробиться сквозь ОВИР. И он пробился!

Оставшееся до отъезда время счастливый отъезжант бегал по разным инстанциям, вплоть до районной библиотеки, собирая подписи и печати, удостоверявшие, что он, Борис Леонидович Лобензон, ничего больше не должен этой стране и с чистой совестью может отправляться на новое место жительства. Кроме того, Слабинзон доставал через знакомых отца текинские ковры и переправлял их дальним родственникам своей бывшей жены Инессы, имевшим магазинчик на Брайтон-Бич. Олег помогал ему возить ковры в Шереметьево и очень удивлялся, зачем тащить в изобильную Америку отечественные изделия, например вот этот старый, затрепанный коврище с огромными, прямо-таки чернобыльскими синими розами. Таможенники, брезгливо осматривая ковер, даже спросили ехидно:

— А собачий коврик тоже в Америку пошлете?

Борька в ответ лишь вздохнул, как духовидец на лекции по научному атеизму.

Башмаков интересовался:

— На черта ты все это тащишь?

— Ну как ты не понимаешь, Тугодумыч! Что в первую очередь делает человек, уехавший из этого проклятого Совка?

— Что?

— Он создает в отдельно взятом районе Нью-Йорка, а точнее на Брайтон-Бич, свой маленький, миленький Совочек. А какой же Совочек без ковров! Понял?